Впереди засветлело, и опять почуялся запах спелой ржи. Сразу от опушки шло яровое поле, и по другую сторону дороги под лучами солнца золотился лен. Уже лежала родная колучовская земля. Место, к которому он вышел, звалось Мокрым лугом. Стояли целыми гнездами милые ржаные полевые васильки, уже с шелково-темноватыми кисточками, какими они становятся к полному созреванию, бирюзой голубела свинячья цибулька, пунцовела веселая и нарядная мать-и-мачеха, лютовала в позднем, бабьем цвету иван-да-марья. «Силы-то сколько! Нет, брат, вовек жива земля!» — будто с кем-то споря, подумал Иван Иванович.
Дорога пошла уклоном, и за ветлами старых лип он увидел почерневшую, но все еще не порушившуюся водяную мельницу. Драночная крыша ее посутулилась и никла к земле, зиявшие дырами крылья тихо скрипели, будто выговаривая: «Хочу жить, хочу жить!» Внизу, где некогда с гулом скатывалась озерная вода, приводя в движение и в работу мельничные жернова, густо хряснула жирная осока. «Всему, брат, время!» — подумал Иван Иванович. Он поднялся на взгорье и тут с пронзительностью увидел не далее как в полуверсте свое Колучово. Теперь от него осталось девять хат. Чем ближе он подвигался к родительскому подворью, тем тяжелее становился его шаг. Весь бугор за речкой, где не так еще давно теснились дворы, был уже распахан и засеян льном. Хата сестры чернела крайней в бывшем проулке, выходя прямо в поле. Большая низинная луговина, где стояли пятистенные и крепкие дворы Ступиных и Лычковых, забурьянилась травою — метлы полыни и лебеды доставали Ивану Ивановичу до лица. Соломенная крыша сестриной хаты хоть и старая, но все еще прочно оберегала жилье. На другой стороне проулка стояла хата Мышкиных, тоже старая, но, как и сестрина, еще не пошатнувшаяся в своем основании; только и в том, и в другом дворах были выломаны плетни, что больше подчеркивало силу разрушения. Ниже по проулку стоял, светлея голубыми наличниками окон, небольшой, но опрятный домик Степана Северинова, — Иван Иванович знал, что всеми отверженный, ненавидимый старик там сидел теперь один. Когда-то, и не один раз, Северинов ходил в председателях колхоза, принес людям очень много зла и теперь, покинутый детьми и миром, доживал свою длинную беспутную и вредную жизнь. Редко показывался он во дворе, лишь по ясной, летней погоде вылезал из берлоги на свет божий и, сев на скамейку под окном, глядел недоверчиво и угрюмо вокруг. Иван Иванович долгим взглядом посмотрел на дом Северинова, показавшийся ему, несмотря на опрятность, нежилым. Мысли его прервал визгливый крик старух. Из-за угла выбежали три старухи, к ним поспешала четвертая — худая, в желтой кофте и босая. У этой был в руках ухват, служивший ей сейчас оружием. Она размахивала им, норовя достать до плотного мужчины — это был директор совхоза Карманов, — двигавшегося на некотором расстоянии и повторявшего одну и ту же фразу:
— Вы отсталые элементы! Прекратить галдеж!
— Я те смажу по сопатке, черт! — кричала старуха в серой кофте, приходя в еще большее ожесточение.
— Ишь чего вздумали! Порешить деревню! А вот такого не нюхал? — шедшая первой, высокая и рябоватая, старуха угрожающе надвинулась на мужчину.
— Гражданки старухи! — проговорил тот, должно быть теряя остаток терпения. — Есть вышестоящее решение. Деревня как точка ликвидируется, потому как нету перспективы… — Он не договорил, увернувшись от вжикнувшей хворостины, и Иван Иванович увидел свою сестру, выбежавшую с ожесточенным видом из-за ракиты; вдали, в переулке, хромала, поспешая на помощь, еще одна старуха в черной кофте и в калошах на босу ногу — Иван Иванович узнал Феклу Матвеиху. Мужчина в куртке и промасленных штанах, видно механизатор, подошел к директору совхоза Карманову:
— Может, маленько обождем?
— Давай доку́мент, что дозволяется ломать! Подай сюды! — закричала Фекла Матвеиха, размахивая руками.
Старухи угрожающе подступили к Карманову.
— Даю сроку два дня. Через два дня всем переехать, — сказал Карманов, глядя на особо воинственную Матвеиху. — Квартиры мы вам выделили. Чего еще надо? В пятницу утром трактор приедет рыть хаты. Тут будем строить птицефабрику.
— Чтобы без базару, надо понимать прогресс! — заметил завхоз Юзик, невысокий, худощавый, желчного вида человек в выгоревшем плаще, лет около шестидесяти; он важно, зажав под мышкой свой облезлый портфель, проследовал к газику за Кармановым.
Старухи, разгоряченные и взволнованные, продолжали стоять на месте, и, как видел Иван Иванович, в их сознании не укладывалось то, чего от них требовали: покинуть насиженные гнезда и переселиться в поселок Титково. Но ожесточение прошло, и все отправились по своим обреченным дворам. В Ямской стороне, где оставалась одна хата, лаяла с подвывом собака.