— Не задирай нашпаклеванную физиономию, ягодка-то с нашего поля. Сразу видать!
Паскудная баба наступила на самую больную мозоль Анны! Она аж задохнулась: лезла из кожи в артистки, как ни красилась и ни холилась, чтоб вырваться из подлого сословия торгашей, — и выходит, все впустую.
— Что тебе, дурище, видно? — изо всех сил сдерживая себя, спросила Анна.
— То самое.
— Например?
— Намазюкала ряху… А повадки-то… видно, вчерась стояла за прилавком?
— Да как ты смеешь?! — пришла в негодование Анна. — Тупая баба! К твоему сведению, я — артистка. Я играю в спектакле. Сходи в театр посмотри.
Подошедшая вторая продавщица, как показалось Анне, еще наглее, язвительнее захихикала:
— Гляньте-ка на крашеную чушку! Артистка. Ой, насмешила! Ой, не могу! Да таких артисток от Смоленска до самой Маньчжурии раком не переставишь. Ой, насмешила…
Толпа, понятно, собралась довольно быстро — на зрелище люди падки более, чем на работу, — и послышались реплики:
— Самозванка!
— На барахолке каждый день толкается — я ее приметила.
— Презираю вас, гадов! Шваль необразованная! — Анна будто оплеванная выскочила из магазина.
Про стычку с бабней в магазине было противно вспоминать. Не везло и с кавалерами — попадались либо беспробудная пьянь, либо в большинстве семейные, урывавшие десятку-две у благоверных, чтобы бедненько посидеть с демьяновской кралей в кафе. Все чаще Анна, одевшись во все лучшее, толкалась около новой гостиницы «Интурист», где останавливались иностранцы. У этих кавалеров водилась валюта, да и галантность — куда нашей-то Рязани до целования ручек! В ресторанах, в сигаретном дыму, подзахмелев, бранила все свое, при этом закатывая глаза, чтоб выходило интеллигентно (в ее понимании).
— Европа! А что у нас? Фи! Разве ж тут получишь гармоническое развитие?
— Можно немножко ездить Париж, — нашептывал кавалер.
У Анны перехватывало горло.
— Париж! С детства мечтала. Хоть бы глазком глянуть.
— Все возможен.
Но мечты о Париже канули — Анну начали выпирать из молодежного театра. Место понадобилось какой-то знакомой главрежа. Он стал придираться. Анна помалкивала, боясь разгневать, но однажды, не выдержав, высказала ему все:
— Сам бездарь без гроша в кармане. Сам ничтожество! Захочу — так ноги мне целовать будешь.
Однако он этого не сделал, и один из поклонников повел Анну в театр кукол. Директор театра, лысый, толстенький, в роговых очках, не сильно возрадовался:
— Посмотрим, что можете. Куклами управляют артисты, у вас же нет никакого образования.
— Мне в этой богадельне делать нечего, — рубанула на улице Анна, — дергай за нитки сам.
Иностранцы нравились Анне. Своих, русских мужчин Анна возненавидела. Правда, была трудность — она ни бельмеса не понимала в чужих языках, но все же как-нибудь приспособиться было можно. Потерпев поражение на актерском поприще, она теперь ухватилась за идею, можно сказать, мировую. Грезились окутанные голубым дымом Парижи, Лондоны, Вены… Чем лучше ее Дуська Титова, одноклассница, а вон как устроилась — укатила в Париж, выскочив за француза. При слове «Париж» у Анны загорались огоньки в глазах. «С такой внешностью мне должен быть открыт и Париж!» И Анна ничуть не сомневалась в подобной истине. Из Чухломы — да в Париж… Пусть не героично, но зато красиво. Один раз живешь — один раз должно улыбнуться тебе и счастье. Через знакомого Анна пролезла в дежурные гостиницы «Интурист». Тогда лупала глазами на подмостки, теперь — на иностранцев. Все же была несравненная разница. Но спустя месяц она захомутала лишь жителя далекой африканской страны Кении. Негр обещал ей рай при пятидесятиградусной жаре в его хижине. Понятно, что пахло далеко не Парижем. Длинный как жердь старый немец на каком-то лошадином языке нарисовал ей будущую жизнь в милом Мюнхене, — у Анны в глазах аж пошли радужные круги. Как и следовало ожидать в таких случаях, старый немец представился холостяком. Но старик исчез весьма внезапно, предварительно переспав с ней две ночи. Все же пахло так много обещающей Европой, не родной Чухонией, хотя она и сделала вывод: «Мужики-иностранцы такие же паскуды, как и наши».