— Нифедова-то этого, мил человек, скинули, — с удовлетворением сказал хозяин хаты.
— Как скинули? Когда?
— Говорят, на днях.
— Странно… некоторым, понимаете, образом! — пробормотал Юзик.
Старик, слезший напиться, был поражен услышанным настолько, что у него задрожали руки, и он с трудом удерживал расплескивающуюся кружку. Он, обессилев, опустился на табуретку. Свет проникал все глубже в его душу. Он так же, как и эти люди, напросился на ночевку, и добрый, сердечный хозяин хаты даже не попытал у него, кто он и откуда, и ему показалось, что старик, должно быть, нуждался в крове, как одинокий и, судя по его суме, просивший милостыню. Хозяин хаты не знал, что этот старик был Назаркин. Услышав же то, что Нифедов получил за него порицание, Назаркин почувствовал прилившие к горлу и глазам слезы, нагнулся, чтобы они не видели, что он плакал. «Стало быть, есть правда на свете! Есть правда, сколько ни топчи…» — неслись вихрем его мысли.
Юзик обернулся, окинув с ног до головы фигуру сидевшего понуро Назаркина.
— Зря, мил человек, наговариваешь, — возразил Юзику хозяин хаты, — мне свояк рассказывал, будток Назаркин за жизь муху не обидел. Семья его погибла в войну. И сам он фронтовик. Беда загнала его в лес. Беда да злые люди.
— Еще надо, понимаете, выяснить — может, служил старостой, — не придавая его замечанию никакого значения, сказал Юзик.
— Это я вам говорю как патриот, — вставил рабочий, глядя своими насмешливыми глазами мимо лица Юзика, что особенно взвинчивало того; подковырка возымела сильное действие, и Юзик уже обернулся, чтобы дать достойную сдачу, но проговорил пожилой рабочий:
— Нет, не старостой, а прошел скрозь фронты бойцом. Слыхал я, что он имел два ордена.
— Откуда же, понимаете, они явились — старосты да полицаи? С неба? Там, сообразуясь с логикой, вроде ангелы с крыльями, — тонко улыбнулся Юзик.
— Ах, дядя, дядя! — сказал не дающий ему спуску рабочий.
— Что «дядя, дядя»?
— Силен вы! — сказал молодой парень.
Назаркин тихо и все так же легко влез на печь, лег на расстеленный полушубок, стараясь соснуть, чтобы не обессилеть на новый день, но сон не шел к нему. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, и все больше и больше светлело его лицо. «Я думал, что все люди — злыдни, годные только кусать друг другу глотки. Теперь же я знаю, что есть правда и после ночи придет день. Правду во веки веков топтали, а она есть. Только трудно дается людям». Внизу, в хате, все угомонились, легши спать, и слышался лишь изредка глуховатый кашель хозяина-старика да звуки барабанившего по окошкам дождя. Еще всхрапывал и изредка бормотал какие-то бессвязные слова во сне Юзик. Назаркина наконец сморил сон, но он очнулся со вторыми петухами, когда еще все, кроме хозяина, спали; тот в закутке, при свете голой лампочки, опять чинил сапог.
— Что ж по рани? — спросил он его.
— Пора, — сказал Назаркин ободренным голосом, — спасибо, брат!
— Э, да за что? — махнул рукой хозяин.
— За все, — и он вышел на волю.
Дождь прекратился, и только с веток деревьев срывались и звучно шлепались большие капли. Май, ласковый май дышал ему в лицо, суля скорое тепло. В березовой роще зацвикал, зафьюкал и пошел, и пошел рассыпать колена соловей; растроганно улыбаясь, Назаркин отметил: «Кажись, чертенок, ныне первый!»
В Демьяновск он вошел, когда уже поднялось солнце и над городком стояла густая теплая мгла испарений. Кричали оглашенно петухи. На тишковом дворе Полкан со всем добродушием забил хвостом, как только увидел входившего Назаркина. «У них все так же крепко!» — с радостью отметил про себя он, оглядывая прочные надворные постройки. Иван Иванович, увидевший его в окно, торопливо вышел на крыльцо встречать.
— Как я рад, как я рад! — проговорил он с выступившими на глазах слезами, подталкивая его в сени. — Смелей. Хозяйка-то наша все глаза проглядела.
С огорода уже суетливо нахрамывал, махая рукой, Степин.
— Я ж говорил, что он сыщется! Как ни крути, а по такому случаю требуется бутылка, — заявил он.
— Не горюйте, сыщем, — заверила их стоящая на пороге, приветливо улыбающаяся Дарья Панкратовна.