— Давненько не казал носа, Иван, — сказала Марья брату, входя с ним на свой затравевший, являвший признаки запустения двор. Плетень во многих местах скособочился, крыльцо подгнило и вросло в землю, кое-где под застрехами была повыдернута солома, однако хата все еще прочно и нерушимо стояла на своем основании. Все те же радовали глаз деревянные петушки на фронтоне и искусная оконная резьба — дело отцовских рук. В сенях стояли разные кадушки, сита, ступки и были свалены в кучу многочисленные сушеные травы и коренья с лечебными свойствами, в которых сестра Марья понимала толк. Сейчас все это громоздилось в хаотическом беспорядке, свидетельствующем о близком разорении и переезде. Еще более прочный и обжитый вид являла хата внутри, несмотря на вытащенный на середину скарб; на кровати перевязанная шпагатом вздымалась горой огромная красная перина, но пожелтевшие фотографические карточки по-прежнему находились на своем месте на стене между окошек и так же, как помнил Иван, теснились горшки с цветами и краснели анютины глазки на подоконниках. Особенно прочной, неизносной, хоть и с обившейся побелкой, выглядела русская печь.
— Все неуправка, сестра, — оправдывался Иван Иванович.
— Нонче всем отчегой-то неуправка. Куды-то, глупые, бегуть, — проворчала Марья, смахнув соринки со стола, видно намереваясь угостить чем-то брата.
Иван сел на лавку; в красном углу, над его головой, светился рубиновый огонек лампадки и чернелся лик иконы.
— Стронь-ка нас! — Марья вытащила ухватом из печи чугунок.
— Я сытый, Маша, ты не хлопочи. Долго ж вам тут не усидеть, — вздохнул брат.
— Бабка надвое сказала! — отрезала с уверенностью Марья.
— Раз есть указание, то снесут.
— На кой ляд нам желтый ихний домина? Я сроду в теплый нужник не ходила. Садись, садись, не кочерыжься, Иван. Ай тожить настропалился хаты наши хоронить? — Марья воинственно ухватила жилистыми руками большой начищенный медный самовар и, налив его водою и поставив на загнетку, начала вздувать огонь; спустя немного в хате приятно запахло подгорающими шишками.
— Ты здорова, Маша? — спросил брат, радуясь ее неизменному жизнелюбию.
— Подтроху. А у вас-то тама как?
— Гости наезжали. Зинаида с семейством.
— Объели, стало быть?
Иван Иванович не ответил и спросил затем:
— Ну а ты-то что ж? Может, к нам переберешься?
— На своей-то земельке и помирать легше. Куды мне строгаться-то? — отмахнулась Марья.
— Верно толкуешь, — подтвердил Иван Иванович. — А деревня… наша когда-то изобильная была!
— Я с свово угла не стронусь.
Брат и сестра вышли в просторные сени. Ивану Ивановичу доставляло огромное удовольствие дотрагиваться до кадок и разного, теперь уже не нужного, хлама, и он разволновался до слез, когда увидел дубовую, рубленную еще дедом, зыбку с медными кольцами. Смахнув влагу с ресниц, растроганно произнес:
— Да ведь и ты, и я в ней пеленки мочили!
— Теперчи на дрова в печку, — махнула рукой Марья.
— Как там на кладбище? — спросил Иван Иванович.
— Перерыли наскрозь. Мертвым покою нету!
— Пойдем-ка глянем.
Кладбище лежало на Боговой горке, — там не так еще давно зеленели погонные деревья, теперь же ютилось оно почти нагое, и издали Иван Иванович заметил какую-то начатую постройку у самых крайних могил.
— Коровник, вишь, налаживають. Будток места нету, — пояснила Марья, поймав вопросительный взгляд брата.
— Удивляться нечему, если директор живет на голом рассудке.
Стройка находилась в самом разгаре; вокруг нее на большом пространстве была вытоптана, перекопана и выбита машинами земля.
Над чьей-то могилкой на потускнелой дощечке были выжжены и горюнились слова: «Ищи не усладу, а оный покой». Чья-то душа роптала — Марья это чувствовала.
Могилы стариков Тишковых находились на склоне оврага, прорытая траншея подступала вплотную к оградке. Брат и сестра прошли в заскрипевшую дверцу и сели на врытую в землю скамейку. За кустом жимолости блеяла коза, и откуда-то послышалось хрюканье.
— Пшел отседа, нечистая сила! — вдруг страшным голосом закричала Марья и замахала руками.
Большой клыкастый со своей острой, вытянутой пастью и вздыбленной шерстью дикий кабан, урча, вылез из-за осевшей ржавой ограды; он грозно и глухо рыкнул и исчез в высокой, по пояс, траве. Иван Иванович знал о рыскающих по окрестным лесам кабанах, появившихся тут, по всей видимости, из-за малолюдья.