В один из таких дней, перед закатом, в огород к нему вошел низкорослый, толстый, как дубовый кряж, человек с круглой головой, на макушку которой была напялена пестрая цирковая кепочка, и в довольно модных, кофейного цвета штиблетах. Он как-то скосоротился от хитрой усмешки, и в его левом сощуренном зеленом глазу блеснул холодный, волчий свет, правый же, как это ни странно, улыбался.
— Хлопочешь, крот земной? — проговорил человек, ручкаясь с Яковом; рука у него оказалась крепкая, рабочая. — Способствуешь, тэк сказать, выполнению продпрограммы? — Человек хохотнул.
— Ты чего хочешь? — не очень-то дружелюбно спросил Яков, продолжая изумляться разному выражению его глаз.
— Чего и ты. Воли. Осознал?
— Не очень.
— Какой черт тебе, одинокому, держаться за нынешнее крестьянство? Смех!
— Зовешь бродяжничать? Так не на того напал.
— На того самого. Обзнакомимся: Бобылев Иван.
— Ты шабай? — угадал Яков.
Бобылев опять скосоротился:
— Наградили словцом! Все умники литераторы стараются. Гонорары, сволочи, вышибают. Мастер я, брат, плотник. Приставай к нам, нас уж трое, вчетверых — бригада в самый раз. И местечко имеется — под Москвой. Там я трудился. Совхозную ферму зовут строить. К первому снегу управимся. Возьмем по пять с половиной кусков. Понял логику на нынешнем этапе? Строители — на вес золота. А ты, дядя, сидишь на девяносторублевой зарплатишке. Позор на всю Европу! Осознай нонешний момент.
— Иди к дьяволу! Я не желаю бродяжничать.
— Хорошо держаться за корни, ежели что-то имеется в портмо́не. А у тебя-то все богатство — данная халупа. Не богато!
Человек исчез, однако, как ни отгонял прочь мысль про шабайство, Яков не мог от нее освободиться: лезла она в голову, вскакивал с постели серед ночи. Ходил из угла в угол, думал… И правда, отчего бы не подработать деньжонок? Являлась и другая мысль: век по Марии не прогорюешь, как там ни крути — одному-то, видно, не усидеть в холостой обороне, придется искать подругу жизни. А кого тут найдешь? Наперечет каждая женщина.
Дней через пять Бобылев явился не один — с двумя напарниками. Один, рослый дядя, увалистый, крепкий, как грецкий орех, — Трофим Дударев, другой, Михаил Шуйкин, ровесник Якову, худой, увертливый, — оба были рязанскими, в шабаях они ходили год с лишком. Еще не заматерели, не отгладились как следует, не впитали до конца гнилостный дух шабайства, но уже и не выглядели крестьянами.
— Учу, понимаешь, ребяток. Надежная поросль, — представил их Якову Бобылев. — Думаю, выйдет толк. Ну что, пехтерь, обдумал?
— А где мы будем жить? — спросил Яков, все еще колеблясь.
— В гостиницах. Была бы деньга, — хохотнул ободряюще Бобылев. — Рупь — он дает политику. Вывезет.
— Вроде… боязно что-то… — признался Яков.
Бобылев, затянувшись, выпустил из одной ноздри дым, подбодрил:
— Гляди, брат, на мир проще. Он, мир этот, покажется розовым, когда в портмоне положишь бумажки.
— Обдумаю, мужики…
В тот же вечер Яков имел тяжелый разговор с братом Иваном. Иван Иванович не считал брата Якова легким человеком, могущим поддаться каким-то временным поветриям с целью устройства своей жизни почище и посытее. Но он видел, что многие люди, и даже твердые по характеру, меняли свое отношение к жизни, и не мог понять, отчего это происходило, потому что Иван Иванович не любил пускаться в философию.
— Надумал я, Ваня, поглядеть мир… — начал Яков, садясь за врытый в землю стол в братовом саду; он вытащил из кармана бутылку. — Давай, брат, выпьем винца. Сегодня расчет взял… Такое, понимаешь, дело, — Яков глядел мимо лица Ивана, испытывая отчего-то неудобство.
Дарья Панкратовна, сострадательно вздыхая, принесла им пирог с яблоками; она жалела Якова как бобыля, который теперь сумятился и обманывался — найти счастье в хороших деньгах.
— Не один свет что в нашем Демьяновске. И я не куда-нибудь бродяжничать еду. С бригадой строить совхозную ферму — вот куда!
— С шабаями? — спросил тихо и строго Иван Иванович.
— А что? Властя разрешают. Тут дело не в словце.
— Верно — в сути. А суть — она такая: шабайство развращает людей. Откажись от такого помысла, Яша! — дрожащим голосом воскликнул Иван Иванович. — Земля — ошейник для нищих духом, безродным сребреникам. Не тебе! Ты возрос и окреп около нее, землицы, не предавай же ее! Как бы не вытряс из себя что имеешь. Их нынче вон сколько шляется, шабаев. Люди кинулись в добычу денег а не знают того, что счастье-то не в них.