Машины медленно тронулись по проулку в сторону центральной усадьбы Титково.
Теперь Марья почуяла свободу — освобождение от крестьянского бремени, безропотно возложенного ею с детской поры на свои плечи; к удивлению брата, сейчас, сидя на узлах, она выглядела веселой. Тоже чувство он заметил на лицах и других старух, и Куропаткина.
— Стало быть, приспел срок, — проговорила Марья вслух ту мысль, которая с самого раннего утра сидела, мучая ее, у нее в голове.
Машины огибали кладбище.
— Скоро и нам туды, — со спокойствием и тоже будто весело сказала Матвеиха, кивнув на погост.
Еще издали, за редкими липами, на окраине Титкова они увидели два желтых, одинаковых, похожих на бараки двухэтажных дома. На протянутой на неуютном пустыре веревке полоскалось чье-то бельишко: распяленные кальсоны, ситцевые кофты и привязанные за один шнурок солдатские штаны. Юзик начальственно указал, кому какая предназначалась квартира. Вскоре все их пожитки были вытряхнуты на лужок и машины уехали. Первым делом Марья, спотыкаясь на крутой лестнице, внесла в свое жилье посаженных в лукошки куриц и петуха; тот хотел было прокричать и уже выставил зоб и откинул голову, но, видно, спутанному не хватило духу, и он присмирел в углу. Жилье — однокомнатная квартира — было чистое, и все непривычно гладко блестело. На стенах желтели накатанные цветочки — одинаковые во всех квартирах: она их вмиг все обежала. «Как бы не спутать, — подумала, — мать честная, никакой отлички нету. Все одно что станки в коровнике». Долго, покачивая головою, Марья разглядывала ванну. Иван Иванович, тихонько посмеиваясь, стоял за спиной сестры.
— Про баню забудь, — сказал ей брат.
— Я ж поскользнуся тутка.
— Обвыкнешь.
Когда они затащили пожитки, опять явился Юзик.
— Воды и газу пока нет, — сообщил он. — Явление временное. Счастливой, значит, жизни.
Марья за ним следом вышла в коридор. Там толпились старухи. Фекла в изумлении озиралась и крестилась.
— Ох, отцы мои! А то покачуся. Костей не подберешь. Вишь, крутизна-то! — Марья со страхом покосилась на лестницу.
— Ты-то хучь легкая, а ежели я грохнусь! — с опаской проговорила Варвара.
— Пока воды нету, временно пользуйтесь общей уборной. Вон за липами, — Юзик кивнул на пустырь. — Подчеркиваю: явление временное.
— А топка-то как? Печек-то вроде нема? — спросила Марья.
— В настоящее время мы устанавливаем котлы — будет водяное отопление. Думаем к первым холодам кончить, — пообещал Юзик, он угадывал, что старухи желали узнать у него еще что-то исключительно важное, и не ошибся в предчувствии. После короткого молчания Марья с заметным волнением спросила его:
— А сотки-то нам нарежуть? Хучь бы трошки картох посадить. Да по пятку грядок иметь.
Юзик знал, сколь был важен этот вопрос для старых крестьян, он ожидал, что они обязательно поведут речь о приусадебных участках.
— Огороднюю землю вы получите, только не под окнами. Участки вам нарежут около Шарипинской рощи.
— Да до ей же две версты! — сказала Варвара.
— Ничего такого страшного нет. На подвозку огороднего дадим транспорт. Пора, родные, от старого отрываться. Его нет больше! — с особенным удовольствием повторил Юзик; он также знал, что котлы никак не могут быть кончены к холодам, а с продажей овощей тоже будут большие трудности, но, хитрый и основательно потертый в житейской мельнице, подтвердил: — Директор на ветер слов не бросает. Ему видней.
Варвара поглядела на него так, что Юзик попятился: он хорошо изучил характер этой бабы и в душе своей побаивался ее.
— «Нет больше»! — передразнила его Варвара. — На кой ляд ты нам нужон без нашего родного!
— Фрол Федорыч всегда говорит правду, — прибавил еще Юзик и при полном молчании старух стал спускаться вниз.
Старухи немного постояли в коридоре и тихо разошлись по квартирам.
— Ох, Иван, не приживуся я тутка! — вздохнула тяжело Марья. — Какая жись без огорода под окошком?
Иван Иванович хорошо понимал ее. Что он мог ей сказать? Земля-кормилица всегда была перед ее глазами и олицетворяла саму жизнь, и он ничего не ответил ей.
XVI
Писатель и режиссер, уроженец Демьяновска, Роман Романович Туманов находился в расцвете творческих и физических сил, имел почет и славу, получив от жизни все те блага, о которых он когда-то мечтал как о голубом сне. В свои пятьдесят лет он достиг слишком многого, имел десяток книг и столько же фильмов. Имя его не сходило со страниц литературных журналов и газет. Он занимал крупные посты в обоих творческих союзах и на студии. Как умный и чуткий на продвижение по службе человек, Туманов понимал, что его почет и многие хвалебные статьи беспринципных критиков имели прямую связь с постами, какие он занимал, но в глубине своей души все же считал, что порядочно потрудился на своем поприще и многое сделал. В середине июня произошло два важных для Туманова события. Первое было — выход его двухсерийного фильма, и второе — опубликование в толстом столичном журнале окончания романа, работе над которым он посвятил последние пять лет жизни. Не только друзья, но и очень многие в литературном и кинематографическом мире знали, что сам Туманов придавал этим своим последним произведениям, и особенно роману, исключительное значение. Роман был посвящен изображению жизни современного крестьянства. Надо было окончательно добить всех тех критиков, которые, как он знал, только и ждали случая, чтобы повергнуть его когда-нибудь ниц. Внешне равнодушный к судьбе романа и фильма, однако Туманов зорко и внимательно следил, ожидая, за появлением рецензий в газетах и за общественным мнением. Его поразило гробовое молчание. Раньше, как бывало всегда, спустя недели две после выхода его очередной работы появлялись в газетах рецензии на нее, как правило высоко ее оценивающие. Теперь же прошло два с половиной месяца, и, кроме крошечных сообщений о фильме и романе, ничего не появилось. Туманов чувствовал заговор молчания и, как он понимал; не вследствие интриг врагов, а потому, что и фильм, и роман оказались поверхностными и неудачными.