— Отцепись, старик!
— Бегай себе, стерва, — пробормотал уязвленный Яков; толкая людей, он продолжал внимательно оглядывать женщин и как-то машинально пристроился к одной из них, покоренный ее медно-красными, выступающими из-под черной кокетливой шапочки густыми и длинными волосами. Он проплелся за ней уже два квартала, заворачивая в магазины и вблизи, как цыган лошадь, разглядывая ее лицо. Женщине можно было дать лет тридцать пять. Каким-то чутьем он угадал, что она не имела мужа, но не походила на женщину легкого поведения; скорее всего так и было, потому что за то время, пока Яков следил за ней, она не обратила внимания ни на одного из трех заигрывавших с ней мужчин. Зайдя в маленькое кафе, она грустно осмотрела себя в зеркало, прошла и села за столик, однако не за пустующий в углу, чтобы быть незаметной, но у самого прохода. Яков определил, что она все-таки искала знакомства. Он мысленно примерил себя к ней и всех тем же чувством гончей, которая двигается по нужному следу, скованно присел за ее столик. Теперь, вблизи, он хорошо рассмотрел лицо женщины. Оно было довольно привлекательным. Крупные, казавшиеся еще больше из-за черных крашеных и изогнутых ресниц, яркие зеленоватые глаза, чувственный длинный рот в сочетании с ее высокой грудью и плотными округлыми ляжками говорили о том, что эта женщина не могла вести монашеский образ жизни. Масса рыжих (тоже крашеных, но в чем обманулся Яков, приняв их за естественный цвет) волос придавала голове ее особенную живописность. Мысленно он перенесся к своей помершей жене Марье. «Эта дама, конечно, не вытирает фартуком нос. Чистота и культура. Разобьюсь в доску, а завоюю!» Глаза его встретились с ее внимательным и тоже изучающе-примеривающимся к нему взглядом. Их немые взгляды сказали куда больше слов; должно быть почувствовав над этим мужиком свою власть, женщина победоносно и удовлетворенно усмехнулась. «Мужлан неотесанный, но посмотрим», — подумала она, вынимая из пачки сигарету. Яков знал, что в культурном кругу принято услужить женщине, и он чиркнул спичку, разыгрывая кавалера.
— Благодарю, — кивнула она, продолжая с холодным спокойствием рассматривать его, так же, как и он, примеривая к себе. — Можете закуривать, — проговорила женщина в нос, протянула ему пачку. Яков неуверенно, грубыми и корявыми пальцами вытащил сигарету. — Я пью коньяк, — предупредила она, продолжая спокойными глазами смотреть на него. — Марочный, — прибавила еще.
«Губа не дура», — подумал Яков, приходя, точно мальчишка, во все большее волнение.
— Спиртного нет. Постановление не знаете? — отчитала официантка.
— В долгу не останемся.
Посула подействовала.
Грубая, толстая, невнимательная и, видимо, ценившая только те чаевые, которые она привыкла получать, официантка принесла наконец закуски и коньяк. Яков понимал, что следовало держать себя в напряжении и следить за ножом и вилкой, чтобы не уронить себя в глазах этой прекрасной (по-другому он не мог о ней думать) женщины. Но как он ни старался, все время выходило, что держал вилку торчмя, в особенности после двух выпитых рюмок, так что у женщины не осталось ни малейшего сомнения в его мужланстве, но экзотическая дикость возбуждала у нее желание приручить. Она мысленно раздела его и по признакам, которые угадывает всякая опытная женщина, определила, что он, видимо, мог быть сильным как мужчина; во всяком случае, ей нравилась его поджарость и необузданность. «Опостылели дохлые интеллигенты, — от него хоть пахнет мужиком», — сделала она вывод, наслаждаясь дымом сигареты и с особенной, утонченной изощренностью стряхивая пепел.