Иван Иванович с большим трудом угомонил ярившуюся собаку.
— Дурная псина! — строгим голосом сказал Нифедов, глядя на маленького Тишкова. — Где твой жилец?
— В хате.
Назаркин сидел с краю стола и точил пилу. Он в смиренной позе встал перед ним.
— Кто такой? — зычным басом спросил Нифедов, остановив свои тяжелые глаза на его лице. — Не советую врать.
— Человек, — ответил испуганно Назаркин.
— Вижу, что не рыба, — похвалив самого себя за остроумие, еще строже сказал Нифедов. — Где твой паспорт?
— В лесу он мне не требовался.
— А чего явился?
— На то было мое желание. Человек волен поступать, как он хочет.
Относясь к такому выводу, как к вредной утопии, Нифедов назидательным тоном заметил:
— Оставь, старик, сказки. Кто ты есть? Говори все начистоту! Так для тебя же будет лучше.
— Мне нечего говорить.
— Какой черт тебя потащил в лес?
— А ты поймешь мои слова? — спросил тихо Назаркин.
— Постараюсь.
Назаркин вдруг весь сник и опустил голову; тайное предчувствие, что он никому не нужен и его не примут обратно к себе люди, сбывалось — так он подумал в эту минуту. И он замкнулся, глядя себе под ноги.
— Он не подсудимый, чтоб его допрашивать, — вмешался Иван Иванович.
— Мне известно о твоих причудах, Тишков, но не советую тебе приманивать темных типов, — суровым тоном бросил ему Нифедов.
— А чего вы нас стращаете? — вступила в разговор Дарья Панкратовна.
— Во всем, гражданка, должен быть порядок, — заметил строго и нахмурясь Нифедов. — Пойдешь со мной в отделение. Там разберемся, — кивнул он Назаркину.
— Я тоже пойду, — сказал решительно Иван Иванович.
— Прыток ты на старости!
Назаркин, ничего не говоря, взял свою котомку и последовал за ним. Так, покорный судьбе, он прошагал в другой конец городка — до отделения милиции.
Иван Иванович остался ждать его на улице. Весь окоченев, он около часа проторчал на продутом ветром дворе, затем вошел в отделение.
— Разберемся, а ты ступай домой, — сказал ему дежурный.
— А чего разбираться? Я до райкома дойду.
Дежурный — молодой лейтенант — расщепил в скупой улыбке губы:
— А ты что думаешь, мы тут чурбаны? Не волнуйся. Проверим и выпустим.
Посидев короткое время в комнате дежурного, Иван Иванович отправился в райком партии, решив рассказать все самому Быкову. Тот только что провел совещание и находился в кабинете.
— По какому вопросу? — строго спросила секретарь, оберегавшая своего начальника от посетителей и считавшая, что народ разбаловался и занят только тем, что ходит вышибать себе поблажки. — Если насчет квартиры, то товарищ Быков ничем не может помочь. Он этим не занимается.
— Человек гибнет, милая.
— В каком смысле?
— В самом что ни на есть прямом. Мне туда, гражданка, надо, к самому Федоровичу!
Технический секретарь Дунькина, тридцатилетняя незамужняя девица, в душе своей была твердо убеждена, что она — великий человек, способная вершить судьбы людей, и что если не добилась высокого поста и положения, то лишь из-за своей дурацкой фамилии, которая сильно конфузила ее. Народ же, считала она, необходимо держать в ежовых рукавицах, и что получи она большую власть, то показала бы, как ему, народу, следует себя вести.
— Входите смелее, — кивнул головой Быков Тишкову. — Здравствуй, отец. Как же, помню парилку. Ты меня тогда крепко ухлестал. — Он улыбнулся. — Чем жив?
Иван Иванович в двух словах обрисовал суть дела, что заставило его прийти к нему.
Владимир Федорович Быков был сильного сложения, с густой темной шевелюрой, в которой не просматривалось еще ни единого седого волоса, с крупным открытым лицом сорокалетний мужчина, приветливый и внимательный в обращении с людьми. Он много полезного сделал для района, и его ценили демьяновцы.
Выслушав горькую историю жизни человека, Быков тяжело вздохнул. История эта была исключительная, горькая и трагическая. Он мысленно представил все то, что лежало в озябнувшей душе человека, и его охватила глубокая скорбь. Он перенес страдания Назаркина на самого себя и на свою семью, и опять его взбудоражила мысль о том, что ни один живущий счастливый человек не может быть спокоен, если он знает, что где-то великое горе у другого. Его сердце не могло не вмещать чужую боль, и он чувствовал себя всегда несчастным, когда узнавал, что кто-то был незаслуженно втоптан в грязь. Он позвонил Нифедову, велев сейчас же приехать к нему вместе со стариком. Он также вызвал к себе председателя райисполкома Митрохина, и, пока те ехали, он разговорился с Тишковым, входя в мелкие подробности его домашнего хозяйства и жизни.