— Все выше и выше! Хорошенькая идея: карабкаться по лестнице старухам! — уколол Быков директора и архитектора. — Таких-то страхов старые крестьяне, видно, отродясь не видывали!
Квартира, куда они постучали, была Марьина. У нее в то время сидела Варвара. Старухи пили чай с вареньем, потягивая его из блюдцев. На столе лежали баранки. Петух, уставив бусинки глаз, слишком миролюбиво глядел на вошедших из-под застеленной лоскутным одеялом кровати. Быков, ласково поздоровавшись, кивнул на живность:
— Красив — хоть картину пиши!
Марья смекнула, что следовало оправдываться — из-за проклятого петуха. «Када хошь из фатеры выпрут. Дался ж он мне, прям одно расстройство!»
— Куры наверняка против прежнего стали нестись вдвое меньше. Так? — спросил старух Быков, поразив их точностью вопроса.
— А откуль вам знать-то? — удивилась Марья.
— Как же не знать? Несушкам в деревне жилось вольнее. Да и этому красавцу, похоже, не до прыти топтать своих подружек?
— Кой там! Скоро орать перестанет.
— Зато наши начальники не прочь потоптать чужих баб! — хихикнула Варвара, на что Юзик заметил:
— Велик бабий язык!
— А по нужде, сердечные, куда ходите? — поинтересовался Быков.
— Вона! — указала Марья за пустырь. — С ветерком, отец, с ветерком. Преодолеваем препятствия. Тувалет-то одно слово: не действует.
— Успей добечь! — подбросила опять Варвара.
— Тяжеловато, поди, по лестнице с вязанками дров?
— А то нет? Надыся так покатилася… Думала, старых-то костей не соберу. Ужо не чаяла остаться живой.
— Ты-то, Марья, хучь щупла, а вот ежели я грохнуся! — сказала Варвара. — Отдам концы.
— Поможем вам! Постараемся, — пообещал Быков, с любовью оглядывая самовар. — Гляди, еще дедова штука?
— И дед пил. Верно. И дедов батька пользовался, — ответила Марья. — Налить, что ля?
— В другой раз, милая. В другой раз воспользуюсь. А руки-то у вас какие! — сказал Быков с восхищением.
«А я-то, выходит, одубел! — мелькнула у Карманова тяжелая мысль. — Рук ихних до сих пор и не видел». На улице Быков жестко сказал:
— Они были главными сеятелями во время войны. Кормили армию и государство в лютые годы. Сукин сын тот, кто забудет об их нужде, за бездушное отношение к людям будем наказывать. Старух по возможности в скором времени переселить в одноэтажные дома. Хозяйственные постройки разбить вот тут: крестьяне должны иметь под руками свой скарб. Иначе, как сделали вы, — они не крестьяне, а временщики, переселенцы, сезонники. Нам же надо свою землю укреплять надолго, а сказать вернее — навечно. Пошли на ферму.
Та стояла на спуске к речке. Желтая жижа, пробив глубокое русло, мутным потоком неслась с косогора в воду.
— В такой-то водице рыбешку, понятно, не наловишь, — покачал головой Быков. — Выжить ей в аммиаке нету никакой возможности. — Он остановился против навозных торосов, возвышающихся над крышами скотного двора, на глазок прикинул: — Тонн двести, никак не меньше. Лет пятнадцать не вывозили. Верно?
— Я тебе что говорил?! — снова накинулся Карманов на завхоза. — Ты как относишься к своим обязанностям? Заелся! Захотел в сторожа? Так я могу тебя туда отправить!
Юзик, привыкший к такого рода нападкам директора в присутствии начальства, молча мигал серыми коровьими ресницами; никакого чувства не мелькнуло в его холодных глазах, и чем больше его пришибал директор, тем больше выкореживался он над простыми рабочими, вымещая на них злость за свою безропотную, рабскую покорность перед вышестоящими.
— Ценнейшее удобрение пропадает впустую, а поля сожгли нитрофоской. Вот откуда тощий, шестицентнерный урожай. Да за такие делишки мой покойник дед ободрал бы до костей кнутом своих сынов. Даю неделю сроку: чтобы весь, до навильника, навоз вывезти на поля. Проверю!
Они вошли в скотный. Посередине, перед бидонами, сидел дядя, в кармане у него поблескивала рубиновая головка. Обругав себя за неосмотрительность, дядя (учетчик Лупейкин) быстренько сунул ее в свою брезентовую сумку.
— Обеденный надой? — строго спросил его Быков.
— Вкруговую по восемь кило. Прогресс. На той неделе по шесть доили, — ответил Лупейкин, — надеемся.
— Не твое дело пояснять, — оборвал его Карманов.
Доярки провезли с натугой тележку с кормами. Одна из них, худая, как растрепанная метла, с выбившимися из-под платка прядями волос, проворчала:
— Небось сами-то не таскают.
Быков подошел к ним, женщины остановили тележку. Подошли еще три доярки. С одной из них, малого росточка, в серой куртке и в резиновых сапогах, Быков поздоровался с особой ласковостью, с поклоном: