— А, рад тебя, брат, видеть, — проговорил Роман Романович, подделываясь под тот простонародный тон, который, в его представлении, всегда сближал с простыми людьми. Яков же угадал в нем фальшивую ноту. — Ну-ка садись сюда, — он указал на кресло похуже, — и рассказывай, как ты теперь живешь? От сестры Кати я узнал, что ты пристроился в Москве.
— Живу, — односложно ответил Яков.
— Где работаешь?
— На стройке, — солгал он, так как знал, что на работников торговых баз всегда смотрят, как на нечистых на руку.
— Похвально. Не стал, значит, искать выгоду. Аня, принеси-ка нам чего-нибудь! — крикнул Роман Романович, поднимаясь тучно из-за стола и присаживаясь к небольшому, в углу, столику. — Давай сюда, сейчас мы немножко закусим.
Несмотря на то что Яков снял ботинки и надел тапочки, ему было неловко ступать не только по яркому ковру, но и по блестящему шашечному, из дорогих пород дерева, паркету, на котором он боялся поскользнуться.
— Давненько мы лазили по нашим демьяновским садам. Я, брат, туда ездил позапрошлым летом, — сообщил Роман Романович, принимая из рук жены поднос с графином с водкой и с небогатой закуской: на двух тарелочках было нарезано немного ветчины и сыра. Анна Евдокимовна также принесла вазу с фруктами, молча и неприязненно косясь на гостя. Яков понимал ее взгляд и чувствовал все большую неловкость, точно он сидел перед ними нагишом.
— Выпьем, мой друг, за встречу, хотя я приветствую борьбу с алкоголизмом, — Туманов налил в рюмки коньяку.
«На трибуне приветствует», — подумал Яков.
— Я слышал, ты женился? — опять свойским тоном спросил Роман Романович, нюхая толстую сигару.
— Я же говорила, что ты ей дала несвежую котлету. Ты невнимательно относишься к Жучке, — послышался из прихожей раздраженный голос Анны Евдокимовны.
— Да она и так свежая, — оправдывалась, должно быть, домработница. — Что ж, птичьим молоком, что ль, кормить собаку?
— В твоих остротах не нуждаются. Делай, как велят.
Роман Романович нахмурился, встал и закрыл двери.
— Скажу тебе, эти бабы нахватались наглости. Невозможно найти приличную домработницу. У тебя нет на примете? Какой-либо деревенской? Без гонору?
«Вот зачем он меня позвал», — усмехнулся Яков, до этого по наивности думавший, что Туманов вспомнил его как товарища детской поры.
— Откуда ж? Я никого не знаю.
Вошла Анна Евдокимовна, видимо подслушивавшая их разговор.
— Мы, естественно, вам заплатим за услугу, — сказала она, — вы в этом не сомневайтесь.
— Рад бы вам подсобить, да не могу, — сказал Яков.
— Очень жаль. Может быть, поспрашиваете в своей деревне?
— Вы ее, стало быть, пропишете?
На это Анна Евдокимовна лишь саркастически улыбнулась.
В передней послышался звонок, Анна Евдокимовна пошла открывать, и спустя минуту в кабинет вошли двое мужчин. Один был очень громоздкий, с черными густыми, сросшимися на переносье бровями, с крупным, изрезанным глубокими и мелкими морщинами лицом. Второй, худощавый, с опрятными усиками и бородкой, тоже в куртке, в меховых унтах, с продолговатой головой, вежливо покашливал. Видно было, что этот человек, когда-то битый, теперь вел себя исключительно осторожно в отношениях с людьми. Это были сотрудники Туманова по «Мосфильму», ниже его по положению.
— Вот мой земляк, — указал Роман Романович на Якова. — Человек из народа. Сейчас он проживает в Москве.
— Очень приятно, — сказал худощавый.
Высокий же молча кивнул ему головой; он опустился в кресло и с видом деятельного человека стал вынимать какие-то бумаги из портфеля.
— Как там у вас с едой? — спросил он не без желчи, не глядя на Якова.