— На самотек пускать нельзя. Могут всякое наплести, — сказал около машины председатель. — Да вы не расстраивайтесь. А картина на уровне… мастерская, — прибавил он явно ради лести.
Угрюмый и молчаливый, не сказав никому ни слова, Туманов сел в машину. Одно и главное, что он понял, — было осознание своей слабости, бессильности и оторванности от каких-то коренных основ жизни. Он давно уже находился в том положении и в такой оторванности от народных интересов, что воспринимал иллюзии за подлинную жизнь, или, вернее, как она сложилась в его воображении; люди же сказали ему правду — и довольно жестокую! — что он ничего не видит из-за своей сытости. «Бежать! Он всего… Куда-нибудь. Как Лев Толстой. Например, в горы, к казакам. Нет, домой, в Демьяновск. Ну там-то я уже был, — вспомнил он свои те хлопоты и желание поселиться в городке. — Сволочь… наверняка алкаш, — подумал, не в силах побороть свою гордость, про человека на деревяшке. — Такая беспардонность! Да какое он имел право? Что он смыслит в кино?!» И, понимая, что это было проявление его высокомерия, Туманов не мог не поддаться ему. В таком подавленном состоянии он вернулся домой. Анна Евдокимовна сразу поняла все то, что произошло там, в каком-то дрянном городишке, и поразилась такому состоянию мужа.
Все то же было здесь, в своем хорошо обжитом, уставленном богатой мебелью и произведениями искусства гнезде, тот же был просторный, со старинными креслами и книжными шкафами кабинет, тот же письменный стол с бронзовыми и костяными фигурками, но Туманов в этот поздний вечер не чувствовал себя счастливым. «Жить ради своей сытости? Разве для такой ничтожной цели я родился на свет? Тот самый я, который плакал при виде нищего человека? Боже, что же со мной стало? Надо что-то менять… Так нельзя дальше жить».
«Отпробовавший зелья невмочь остановиться», — вспомнил он высказывание одного мужика. «Но ты не сидел в моей шкуре. Ты не знаешь, что такое слава! Несчастный… Я или он? Кто из нас более несчастен? Зачем мне слава? К чертовой матери! Тишков сказал мне:«Живи не ради славы».
Шумно вошла в своем розовом халате Анна Евдокимовна.
— Да что, собственно, произошло?
Он, не отвечая на вопрос, лег на роскошный диван, накрыв голову маленькой расшитой подушечкой.
— В чем дело? В чем дело, Роман? Ты можешь, в конце концов, мне объяснить?
«Я ей ничего не скажу. Она не поймет, что сделал со мной этот несчастный человек на деревяшке! Она не поймет той бездны, в которой я очутился. Но надо все хорошо обдумать. Главное — спокойно обдумать. Следует выяснить самому себе: этот фильм — неудача или же гораздо худшее? Что же худшее? Хуже ничего не может быть! Я из низов народа. Как же я мог оторваться от них? Я там все народное впитал еще с молоком матери. Как можно говорить, что человек способен забыть, как пахнет роса и как кричат на заре петухи? Ну, допустим, многое действительно выветрилось, но зато я стал мыслить шире и видеть гораздо дальше. Как они могли сказать, что я оторвался от народа? А сам я — не народ? И что такое — народ? Один старик сказал мне: «Ты заелся». А разве я действительно не заелся? Разве меня трогает чужая беда? Сколько уже лет я хожу как конь по приводу: квартира — дача — «Мосфильм» — творческие дома — и отдых на курортах. Я даже забыл, когда ездил поездом. А что же мне было видно из окошек самолетов? Какой черпал я материал на курортах? Да, я не ленился, случалось, работал как вол. Но во имя чего? Меня сжигало желание — сказать сокровенное, большое, необходимое людям? Ужасно как раз то, что об этом, высшем, я давно уже не думаю. Об этом я думал и тем страдал вначале. Только за первые свои две книги я могу быть спокойным: там, я знаю, есть трепет людской души. Потом пошли экскаваторы, ходули вместо ног, плакаты… Но, работая над ними, я о многом переживал. — Он вскочил и стал опять быстро ходить около стены. — Что-то следует предпринять. Жизнь скоротечна… И я не имею гражданского права не переменить свою жизнь! Главное… выяснилось при всей моей дутой славе, что мне не о чем писать. Раньше все клокотало в душе… Теперь я высасываю из пальца сюжеты и все оглядываюсь — не слишком ли смело? Я давно уже забыл, как пахнет сено. А запрягу ли я коня? Я должен все переменить!»