Нынче Назаркин чувствовал особенное удовлетворение. Он не ошибался, что вследствие работы сделался духовно крепче и как-то основательнее ступал по земле. Он поднялся, оглядывая свое жилище. Его не угнетала бедность. Одна только мысль, тяжелая и постоянная, — каким стал народ? — не уходила из его головы. Свое же личное счастье ничего не значило для него. «Кусок хлеба имею и, слава богу, крышу над головой. Что мне еще надо?» — думал он, выглядывая в окно. Внизу (он жил на втором этаже) галдели и суетились люди, выстраиваясь в очередь около продовольственного магазина. Не столько для того, чтобы что-то купить, сколько с желанием понять, чем жив нынешний народ, он взял свою кошелку и вышел в коридор. Старуха Пахомова, соседка, замыкала дверь, собираясь туда же. Она только слегка кивнула ему головой и хотела было спускаться по лестнице, но, покосившись на нового жильца, воротилась к дверям, вытащила ключи из своих необъятных юбок и незаметно провернула два раза еще другой замок.
«А бывали времена, помню, квартиры оставляли открытыми», — думал, подходя к очереди, Назаркин. Люди топтались возле магазина, видно было, что у них давно уже устоялась жизнь и они не терзались оттого, что выходила нехватка. Суровые испытания закалили этих людей, и, несмотря ни на что, они не выглядели забитыми и несчастными. Наоборот, чем больше выпадало на их долю трудностей, тем упорнее, спокойнее и крепче становились они. Глядя на цветастые платки, плисовые курты женщин и старые пиджаки мужиков, Назаркин невольно перенесся мыслями к Европе, которую он увидел во время освобождения, и сравнил тех людей, не испытавших и сотой доли невзгод, какие выпали на долю русских, наших, и только сейчас осознал громадную разницу в их физической и духовной силе. Приглядываясь к людям, он видел в них перемену. Но что она значила, Назаркин не мог понять. Он узнал старых, коренных жителей. Это были старуха Князева, Варвара Парамонова и стоявший с выражением недоступности мирской суете на лице, несколько поодаль, Лючевский. Иннокентий Сергеевич встретился с глазами Назаркина и сделал вид, что не узнал его. «Ну ты-то всегда косо глядел на людей. Чужой ты промеж нас, — отметил Матвей Силыч. — А старухи, что ж, неужто не помнят меня? Но если он выпал из их памяти, то должны бы хоть интерес проявить. Раньше-то всякому незнакомому кланялись. Чудак! Видно, я так отстал, что вовсе не вразумею нынешнюю жизнь», — однако в глубине своей души он воспротивился мысли о том, что народ переродился, не мог он этого допустить, ибо твердо и незыблемо веровал в неистребимость широты народного характера и духа.
— Здоровенько, Силыч! — приветливо кивнула ему головой Потылиха.
Ласковый тон подействовал на Назаркина. Глаза его увлажнились, и он сделался суетливее.
— Здравствуй, старая.
— Да уж чо хорохориться? Состарились мы с тобой. Не хвораешь, отец?
— Здоров.
— И то ладно. Не нам плясать вприсядку. Уж ты прости меня, темную дуру, каюся: я-то тебя, отец мой, в покойники записала. Об душе твоей молилась.
— Что мне прощать? Искал я тогда смерти.
— Да вишь, господь уберег.
К магазину подъехала, грохоча колесами по булыжнику, подвода с товарами. Николай Дичков вел в поводу лошадь: зимой он всегда поставлял с базы продовольственные грузы.
— Колбасу-то, черт, привез? — крикнула ему запальчиво Парамонова Варвара.
— Ливер, бабы.
Очередь угрожающе зашевелилась, и из разных концов к ней кинулись новые люди с сумками и авоськами.
— Кака колбаса-то?
— Говорит — ливерна.
— Колька, почем ливер-то?
— По тридцать пять копеек, — ответил Николай, разгружая ящики.
— Поганая колбаса, — сказала, как бы вынося общее суждение, Князева Анисья.
— На такой-то, ясно, свататься не пойдешь! — бросил, подмигивая, какой-то мужчина средних лет.
— Чай, с бутылкой вам как раз и сгодится, — сказала сердито Серафима.
— Больно язык длинен у тебя, старуха! — огрызнулся тот.
В это время Назаркин заметил человека, который давно уже выпал из его памяти, — Тихона Лебедкина. Тот стоял впереди, совсем уже сгорбившийся и сникший. Вислые плечи его явно гнулись к земле, изборожденное глубокими морщинами, продолговатое, с тяжелой челюстью лицо было угрюмо и мутно. Да, Назаркин не мог ошибиться: это был Тихон Лебедкин, занимавший в ту горькую пору должность председателя райисполкома. Тогда человек этот наряду с другими переживаниями явился причиной бегства Назаркина от людей и заставил его, холодного и голодного, неоглядно бежать от них в лесную глухомань.