Анна натянуто села, не ожидая ничего хорошего. Она не ошиблась.
— Вы не можете танцевать, — сказал жестко, отрывисто Сапогов. — Репетиции — мертвому припарки. Ничего не дадут.
— Может, ей попробовать художественное слово? — заметила Галина.
— Читать? — Он царапнул деву глазами. — Можете?
— Не знаю.
— Нда-а… — Сапогов барабанил пальцами. — Ответ исчерпывающий. Ей-богу, ну зачем вам?! — вдруг взмолился руководитель, став похожим на мальчишку.
— А вам зачем? — выпустила когти Анна.
— Займите мое место. Прошу.
— Я ищу свое.
— Нам нужна костюмерша, — сказала Галина, хватаясь за соломинку, желая подсобить подруге.
— Точно. Нужна.
— Слушай, Дмитрий Степаныч, возьми Анну на эту вакансию!
— Разве я против? Пожалуйста. Если она желает.
— Да, я согласна, — быстро ответила Анна, не вникнув в смысл того, что ей предлагали: еще перед поездкой сюда она порешила бесповоротно порвать с Демьяновском.
— Когда вы сможете оформляться? — буравил ее глазами Сапогов.
— Подыщу комнату. В ближайшие дни.
— Хорошо. Зарплата — сто десять рублей. Устраивает?
Анна кивнула.
Галина чувствовала себя неловко, что брякнула насчет костюмерши; откровенно говоря, она не ожидала, что Анна согласится, и теперь, выйдя на улицу, не знала, оправдываться ли ей. «Все ближе к ансамблю», — думала Анна.
— У тебя хороший муж, — сказала Галина.
— Я не собираюсь брать развод. Пока.
— И какая же у тебя будет жизнь?
— Не знаю. И знать не хочу. Слушай, переверни пластинку, — проговорила с беспечностью Анна.
— Смотри… тебе видней.
— Ты лучше помоги с комнатой.
— Пустяк. Живи у меня.
— Нет, я не хочу тебя стеснять.
— Что за стеснение? Купим раскладушку.
Однако Анна стояла упорно на своем, и Галина поняла, что той было не с руки — мечтала о независимости. «Скатишься ты, милая, в омут, из которого не выпутаешься. Но это — твое дело».
— Зайдем вот в этот дом. Тут у меня знакомая держит постояльцев.
Галина позвонила в квартиру на втором этаже; дверь открыла пожилая низенькая женщина с тем кротким, добрым, душевным лицом, какие уже редко встретишь.
— Здравствуй, тетя Фруза, — приветствовала женщину Галина. — Жива-здорова?
— Что нам деется! — протянула Фруза. — Давненько, девонька, не являлась.
— Все заботы. Ты вот что, тетя Фруза, не возьмешь ли мою подругу на постояльство?
— Коли ей понравится, — ответила Фруза, — телефона у меня нету.
— Не беда, — сказала Анна.
Большая комната Фрузы была перегорожена цветной шторкой — там стояли старый черный диван и столик.
— Дворец — не ахти, да жить можно, — ответствовала Фруза.
Взяла она недорого — пятнадцать рублей в месяц, и в тот же день во взвинченно-приподнятом настроении Анна вернулась в Демьяновск.
Николай ужинал, сидел на краешке стула, будто на вокзале.
— Где носит? — напустился он на жену. — Чай, замужем! Чего тебе таскаться в поселок? Артистка!
Анна, присев к столу, с насмешливостью оглядела мужа — от головы до пят, и тонкая, жалящая ирония застыла на ее губах.
— Где была? — уставился на нее Николай.
— Почему я должна, собственно, отчитываться?
— Я — муж.
Анна взвинченно захохотала:
— Заруби: я тебе, миленок, ни черта не должна. В кино была. Удовлетворен?
— В поселок ездила ради кина?
— Невежа: «кина»! Кино не склоняется. Хотя бы и ради «кина». Ты, значит, мне запрещаешь?
— Да. Имею право. Некоторым образом, — пробормотал неуверенно.
— Видала, мамка, он качает права!
— Поймаю с фрайером — удавлю обоих. Я предупредил. Конфиденциально, — вставил он словцо, вычитанное в газете.
— Пень малограмотный! «Конфиденциально», — передразнила она. — «Философ» выискался! Тоже мне.
— Я грамотней тебя. Сама на одном листе делаешь сто ошибок.
— Ты охолонь! — напустилась на зятя Серафима. — Об Нюрке, чай, никто дурного слова не скажет. Эка невидаль: упозднилася! Наслухался дурных языков. Завидки людей берут. Я-то к тебе как мать. Охолонь, Николай!
— Ты замолкни: вы сговорились!
— Не о такой я жизни мечтала, — Анна кривила губы, сдерживалась, — а мать, Коленька, верно говорит: наговоры подлых баб! У самих ни черта нету, все их счастье — бить дурные языки да бегать с ломаными грошами по магазинишкам. Проклятая дыра! — Анна высокомерно тряхнула головой. — Дернул черт тут родиться. Никакой культуры. Не для такой жизни я рожденная, Коля! Мне во снах она другая мерещится. А что мы тут видим? Мне молодость другую в профкоме не выпишут по наряду, и надо, верно, быть круглой идиоткой, чтоб зарывать такую красоту, как моя! — Она зло всхлипнула и, не в силах сдержать женской слабости, заплакала, сразу сделавшись жалкой и подурневшей, с ресниц ее густо поплыла чернота.