XXVII
Около крыльца стоял карапуз лет четырех со смышленым, испачканным землей лицом, чем-то, — может быть, ей так показалось, — похожим на Петькино, босой и в продранных на коленках штанишках. Мальчик внимательно смотрел на нее, пока она подходила к крыльцу. Лишь сейчас Зинаида поняла свою ошибку: до сих пор ни разу не подумала о том, что у Петра могла быть жена, семья. В сознании ее продолжал стоять тот без памяти влюбленный в нее Петька, за которого, как тогда считала Зинаида, могла пойти только какая-нибудь уж очень глупенькая простушка. Вот же: сама не ожидала, что могла так опечалиться, увидев Петрова мальчишку! Под глазницами окон, почуяв тяжесть в ногах, она медленно поднялась на крыльцо, прошла через сени, постучала в дубовую дверь и, услышав показавшийся ей незнакомым голос: «Входи!», не совсем уверенно открыла и шагнула через порог. Ей не хотелось видеть его жену. Зинаида облегченно вздохнула: в сторожке находился один Петр. Он сидел на маленькой скамеечке и ловко, как мастер-сапожник, прибивал подошвы к женским босоножкам. Она заметила, что Петр немножко сконфузился, должно быть совестясь перед нею за свой вид; щеки его покрылись румянцем, а в глазах промелькнуло детское выражение. Он положил молоток, отряхнул с фартука обрезки и спокойно, без тени суетливости (раньше-то, помнила, трепетал) поднялся навстречу ей. Они поздоровались и замолчали, как бы боясь сказать что-то лишнее, хотя им не было смысла таиться и что-либо скрывать.
— Приехала в гости и решила, Петя, заглянуть к тебе, — проговорила Зинаида, и ее напряженная улыбка сказала ему: «Теперь все зависит от тебя: если ты захочешь, то я останусь здесь».
Все это быстро понял Бабков, перенесясь мыслями к тому времени, перед ее отъездом на Север, когда так сильно страдал и плакал по неразделенной и горькой своей любви… На дне его сердца остался один смутный, туманный след, не более как воспоминание, — по первому впечатлению определила Зинаида. Но не хотела тому верить.
— С какой радостью, знаешь, я прошлась по полям! А озеро задичало совсем. Жаль!
— Да, затинилось, — кивнул головой Петр.
— Расскажи же мне, Петька, как ты тут живешь? — доверительно улыбнулась ему Зинаида: она вовсю старалась, чтобы в таком своем виде, как и тогда, понравиться ему.
— Ты ж видишь: лес, — скупо ответил Петр, и по интонации его голоса Зинаида поняла, что он не тяготился такой своей жизнью.
— Прелесть, как хорошо! Тихо, покойно. Раньше я бежала от такой тишины. Теперь — совсем другое дело… — не договорив, призналась она.
Петр молча и спокойно смотрел на нее, видимо ожидая, что она еще скажет.
Все определеннее Зинаида чувствовала, что не тот восторженный и обожавший ее Петька сидел нынче перед ней.
— Давно ты в лесничестве? — продолжала она расспрашивать его.
— Восьмой год. Садись. Угостить-то тебя чем? У нас тут еда простая.
— Не голодная. А там, на Севере, я, Петька, не очень… прижилась.
Чуткий Бабков угадал, что, по всей видимости, намек ее относился к неудачно сложившейся семейной жизни.
Он снова с тактом промолчал, не расспрашивая ни о чем ее, так как предугадывал то, что она могла рассказать ему.
— Ах, если бы вернулась та весна! Помнишь, как мы все собрались? Я тогда, Петя, подумала: мы простились навек со счастьем!
— Счастливыми бывают не только одни дети и молоденькие. Старики тоже. Тут, Зина, главное, на каком корню держится твоя жизнь, — сказал Бабков без тени поучительности; он видел, что эти его слова не воспринимались ею.
— Скажи, а тебе больше ничего не хочется? — спросила Зинаида, и в ее глазах промелькнули искорки надежды. Тайный смысл ее слов значил: «Тебе не хочется переменить свою личную жизнь? Ты видишь — я пришла к тебе».
Петр догадался, куда она клонила.
— Как же, — ответил с добродушной улыбкой, — еще вот надо Тутову луговину сосняком засадить.
— Да, конечно, — проговорила она рассеянно, поглядывая в окно, в которое был виден играющий во дворе мальчишка. — У тебя славный пацан!