– Тамара Олеговна, Тома!.. – радостно воскликнул Ленька, но, увидев ее грязные руки и разбитые в кровь колени, осекся: – Как тебя угораздило?
Тома гневно стрельнула мокрыми глазами, открыла рот, и, похоже, приготовилась подробно и красочно описывать случившееся, но, заметив меня, резко передумала:
– На лестнице навернулась, – сдержанно сказала она и заковыляла к боковой двери.
– У вас аптечка есть? – спросил я. – Могу оказать первую помощь.
– А ты умеешь? – с каким-то необъяснимым недоверием воскликнул Ленька.
– В армии при лазарете служил, – ответил я, неотрывно глядя на Тому.
Она остановилась и, посмотрев на меня через плечо, тихо сказала:
– Спасибо, я сама.
– Напрасно отказываетесь. – Приблизившись к ней, я присел, чтобы получше разглядеть ее колени. – Рекомендую поехать в травму, на левом рваная рана, если не зашить, останется шрам.
– Да и хрен-то с ним! – со злостью выплеснулась Тома и, наклонив голову, заметила тоненькую струйку крови, приближающуюся к ступне. – Твою мать!.. – застонала она и быстро скрылась за дверью.
– Знаешь, чего я трухнул? – торопливо прошептал Ленька. – У приятеля был аналогичный случай. На лестничной клетке кто-то заверещал детским голоском, и он побежал спасать, а там бандиты. Несколько дней в подвале держали, пока не откупился…
С шумом распахнулась входная дверь, в офис влетел розовощекий, широкоплечий, юный атлет. В одной руке он держал радиотелефон, точно такой же, как у Леньки, а в другой – квадратную, белую коробку, перевязанную синей лентой.
– Что это? – Обалдевший Ленька подозрительно рассматривал коробку. – Откуда?
– Раиса Тимофеевна распорядилась, приказала купить торт, – виновато улыбнулся атлет.
– Она тебе сама сказала?
– Ну да, я тоже удивился. – Он приподнял руку с телефоном и покрутил им как пропеллером. – Позвонила и говорит: у меня намечаются гости. С Леонидом Ивановичем согласовано.
Ленька подошел к атлету и забрал у него торт:
– Значит, так!.. Идешь к Тамаре Олеговне, берешь ее подмышку и везешь в травматологический пункт. Вперед!.. – Он подтолкнул его к боковой двери. – Ну, а мы с тобой, – он дотронулся до моего плеча, – на такси поедем в гости к Раисе Тимофеевне. Иначе говоря, к моей мамуле.
Вторая часть
Раиса Тимофеевна по утрам выглядела гораздо моложе своих лет. Особенно, когда облачалась в ярко-вишневый, фирменный, спортивный костюм с белыми лампасами и такими же полосками на рукавах; если взглянуть, мельком, блуждающим, рассеянным взглядом, а тем более издалека, ну, честное слово – стройная, ухоженная женщина не старше пятидесяти.
– Халаты и пижамы ненавижу! Они заставляют думать о приближающейся немощной старости. А я не хочу и не буду, чего бы мне это ни стоило, – бойко тараторила она, присаживаясь на кухне завтракать, точно и не было никакого инсульта: – Как вспомню соседок по неврологии, дурно становится. Шарк-шарк, шарк-шарк по больничному коридору, и все во фланелевых, бесформенных, жеванных балахонах. Дефиле огородных пугал! Многие моложе меня, некоторые – значительно, а посмотришь на них и сразу хочется по носу щелкнуть: девоньки унылые, что же вы такие индифферентные и неэффектные? – заливисто смеялась она, осторожно поглаживая русые локоны, прихваченные на макушке резной, костяной заколкой.
Волосы красила регулярно, не единого намека на седину. Да и в остальном тоже держала марку: макияж, маникюр, украшения – все было подобрано таким образом, как будто помогал опытный стилист. Правда, случалось, этот стилист озорничал, и тогда Раиса Тимофеевна выглядела, словно карикатурная, размалеванная бабенка, стоящая за стойкой в «Рюмочной», где-нибудь на выезде из города.
Впрочем, меня это нисколечко не коробило, скорее забавляло, приводило в то самое дурашливо-отстраненное состояние, на которое я себя и настраивал: живу так, как будто все здесь понарошку. По утрам это удавалось.
И, вообще, в утренние часы с ней было легко и временами даже интересно, если внимательно отслеживать ее тематические виражи и пассажи. Говоря о чем-либо, она постоянно прыгала с одной темы на другую, а потом неожиданно возвращалась обратно, зачастую совсем не туда, где остановилась. Но так ли уж это важно? Я, как и договаривались с Ленькой, кивал, поддакивал, в нужных местах смеялся, а в других, сделав постное лицо, пафосно сокрушался: ничего не попишешь, живем в эпоху перемен!