— Никто тебя не винит, и убивать не собирается. И памяти лишать тебя уже бесполезно, это будет бессмысленная жестокость. Всё равно процесс стал двусторонне-необратимым. У нас любовь священна. Всё, что я могу — попытаться предотвратить трагические последствия.
— Да почему непременно трагические?! — не выдержал я.
— Да потому! Такая, как у вас, любовь между представителями разных видов разумных — исключительная редкость, и ни разу, понимаешь ты, ни разу не заканчивалась хорошо. Всегда трагически.
Ну что ей ответить? Что и среди обычных людей трагедии происходят ежечасно, и огромное большинство людей умирают, так и не узнав, не увидев настоящего счастья. Трагический конец, говорите? Да ведь всему на свете приходит конец, рано или поздно. Но перед концом бывают ещё начало и середина, и у нас уже есть счастливое начало, и будет счастливое продолжение. Будет!
Доктор Маша смотрит внимательно, задумчиво.
— Ну что же, по крайней мере, мыслишь ты верно. Только ведь середина часто бывает очень короткой. Кажется, только что всё началось — и уже конец.
Я смотрел ей в глаза и не боялся. Нечего мне бояться, я не эсэсовец. Я хочу счастья для вашей дочери, для моей Ирочки. Я постараюсь изо всех сил, чтобы наше счастье длилось как можно дольше. Я не знаю, как это будет, но это будет. А для этого прежде всего нам надо быть вместе. А дальше покажет бой.
Она чуть улыбается, и в глазах появилось то непередаваемо-ласковое выражение, которое я видел сегодня утром у Ирочки. Нет, не совсем такое — мудрее и грустнее.
— Ладно. Собственно, точно такие же понятия изобразила мне сегодня утром Иолла — мы беседовали глубоко, и не одними словами. Но общий смысл тот же.
Она начала снимать с себя комбинезон (я уже догадался, что это хирургическое одеяние), расстёгивая многочисленные застёжки-липучки. Неудобно всё-таки с крыльями.
— И всё-таки я хотела бы прояснить. Женщина должна иметь детей, растить их, воспитывать — таков главный закон жизни везде, и у нас, и у вас тоже. И должно быть общее дело. Поверь, без этого счастья не бывает. Невозможно жить только тем, что смотреть в глаза друг другу, если нет ничего больше, рано или поздно смотреть станет нечего. Плюс физиология — тебе известно, что особи разного пола обычно кое-чем занимаются, кроме рассматривания глаз? Как ты себе всё это представляешь?
А вот это уже вопросы медицины, дорогая доктор Маша. Или биологии? Вы специалист, вам виднее.
Она вдруг коротко рассмеялась.
— Нет, я сплю. Так же не бывает! Как же это?
Я понимаю вас, дорогая доктор Маша. Очень хорошо понимаю. Только это случилось. Сумасшествие — болезнь заразная.
— Ну что же, как врач, я обязана пытаться помочь самым безнадёжным больным. Иди сюда, — она указала на низенькую кушетку, двумя стойками вросшую в пол. — Не надо раздеваться, это не витализатор. Обувь только сними.
Она приподняла бровь — совсем как Ирочка — и кушетка мгновенно трансформировалась в некое подобие зубоврачебного кресла.
— Глотай не жуя, — она протянула мне блестящий шарик. Я послушно проглотил — увесистый, точь-в-точь шарик от подшипника. Шарик ощутимо тяжело лёг в желудке.
— Теперь садись.
Я послушно сел. Доктор Маша села рядом, разминая руки, встряхивая пальцами.
— А как мать, я очень хочу, чтобы ваш случай стал исключением из правил. И помогу тебе во всём, раз так вышло. Вы же не оставили мне выбора. Но только очень тебя прошу — сделай её счастливой. Иначе ты её убьёшь.
Она приблизила свои глаза к моим. Взяла мою голову в твёрдые, горячие ладони.
— И тогда позавидуешь тем эсэсовцам. Веришь?
Ещё бы не верить!
Красные, зелёные, жёлтые тени причудливо переплетались, плавали перед глазами. Яркий солнечный свет пронизывал мою голову насквозь, собираясь внутри в упругий, тёплый, пушистый шар. На этот раз шар перекатывался в голове быстро и уверенно, точно громадная ртутная капля.
Яркая вспышка света! Певучие, щебечущие голоса перекликаются, спорят. Я не вижу спорщиков, но знаю — это Мауна (я знаю её полное имя, но не могу произнести) и Иолла (тоже знаю полное имя) спорят не на жизнь, а на смерть. И я понимаю язык. Более того, я вижу и понимаю мыслеобразы, роящиеся в двух головах сразу. Мозги мои трещат с непривычки, но я стараюсь не пропустить ни слова.
«…Абориген с отсталой планеты, представитель иного вида, существо с чуждой физиологией — подумай же наконец! Он же питается трупами животных и рыб!»