По пути через город в Орли я прочел в «Ле Пуэн» статью про авиакатастрофу, в которой погибла Люси. Выяснилось, что причиной скорее всего был бракованный болт в стабилизаторе. Репортер всячески подчеркивал, что с продукцией «Аэробуса» такого произойти не могло бы, и если бы были введены европейские правила, то ни один лайнер не получил бы разрешения на взлет.
До конца полета и до моего приезда в Ла-Советт Люси больше не появлялась. Это и успокоило, и разочаровало меня. Я знал, что между нами осталось много незавершенного, и хотя сам не представлял, что можно предпринять, но словно бы надеялся на нее. Во многих отношениях она всегда была быстрее и сообразительнее меня, и особенно когда дело касалось практических решений. Одна из многих причин, почему я ее любил. И теперь, как ни нелепо, меня не оставляло ощущение, что она обманула мое доверие.
Эти дни были чуть ли не самыми спокойными в моей жизни. Я коротко поговорил с людьми в Лондоне и Нью-Йорке о проектах, над которыми, как подразумевалось, я тогда работал. Звонил я в ответ на звонки, зафиксированные автоответчиком, который все еще хранил фразы, записанные Люси: «Вы звоните по номеру два ноль шесть, четыре девять четыре, восемь восемь ноль один. Если у вас есть сообщение для Энтони или Люси, пожалуйста, оставьте его после сигнала». Первые слова она произнесла с легким придыханием, словно вздохнув от досады, что ей докучают телефонными звонками. Я настаивал, чтобы она записала приглашение заново, но ей никак не удавалось выбрать время. Теперь этот усталый вздох и формальное обращение были единственным, что осталось от нее, и я бесконечно ими дорожил. Часто я звонил среди ночи, только чтобы лишний раз услышать ее голос.
На автоответчике были и другие сообщения. Несколько раз звонил лейтенант Мейсон, все более настойчивым тоном прося меня немедленно с ним связаться. Кто-то, чья фамилия мне ничего не сказала, оставил телефонный номер, который начинался с 775, числа, общего для всей Невады, кроме Лас-Вегаса. Он тоже настойчиво попросил меня связаться с ним настолько быстро, насколько мне будет удобно. Но самым тревожным были щелчки, указывающие, что кто-то вешал трубку, едва становилось ясно, что я не отвечу. Кто-то, кто хотел сказать мне что-то лично, без помощи автоответчика. Кто-то, кто уже записал все, что намеревался мне сказать, а теперь будет принимать другие меры.
В результате я ловил себя на том, что вслушиваюсь во все звуки, раздававшиеся вблизи от дома. Шоссе, вьющееся по склону ниже Ла-Советт, в сущности, всего лишь мощеный проселок, соединяющий разбросанные там дома. По нему редко ездят даже днем, а ночью — практически никогда. И потому, стоило звуку мотора ворваться в нескончаемые стенания мистраля, как я переставал делать то, что делал, и напряженно вслушивался. Я знал, что рано или поздно какая-то машина притормозит и свернет на немощеную дорогу к моему дому.
Человек в форме цвета хаки постучит в дверь, сурово отсалютует, а затем извиняющимся, но неумолимым тоном предупредит меня, что ко мне применена мера dtention provisoire[17] в ожидании решения суда касательно поступившей от властей США просьбе о моей экстрадикции в связи с обвинением в предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами.
Этим жандармом почти наверное будет Люсьен, если только он не ушел на пенсию. Ни спорить, ни искать компромисса с Люсьеном не имело смысла, а уж тем более пытаться его подкупить. Мой отец убедился в этом, когда пробовал воспрепятствовать тому, чтобы в воскресенье поутру местные охотники собирались на нашей земле и палили из своих аркебузов по всему, что двигалось. Люсьен с самым безупречным терпеливым вниманием выслушал литанию жалоб моего отца на прерванный сон, вытоптанные растения и двух убитых кошек, а потом его мольбы о принятии каких-либо мер, не произнеся за все это время ни единого слова. Когда же мой отец наконец выдохся, произнес ровно два:
«Pas possible» [18].
А когда Люсьен говорил вам, что что-то невозможно, то, как указал мой отец, попытаться заручиться другим мнением было бы большой ошибкой.
«И не пробуй вообразить, что когда-нибудь в неопределенном будущем это теоретически может стать возможным и надо продолжать надеяться. Нет, ты просто постараешься забыть, что был настолько глуп, что вообще поднял этот вопрос, а затем уедешь на год или около того, чтобы дать шанс и всем другим забыть про твою глупость».
Я знал, что рано или поздно Люсьен придет за мной. И почти хотел этого. Улики против меня были слишком убедительными. И в определенном смысле я же был виновен. Ведь я желал Даррилу Бобу Аллену смерти, даже если и не убивал его. Безусловно, я не помнил, что убил его, но, с другой стороны, я же почти ничего не помнил о том, чем занимался, когда были сделаны снимки, которые разглядывал в самолете. И даже если я его не убил, то потому лишь, что у меня не достало духа, а это делало меня только более виновным и заслуживающим презрения, а отнюдь не менее.
Мне следовало это сделать, думал я теперь. Почему я просто не спустил курок, не насладился зрелищем того, как глупое самодовольное злорадство на его лице преображается в маску, свидетельствующую о полноте моего триумфа? Меня ведь все равно ждет смертная казнь. Но тогда я хотя бы сделал это. А Даррил Боб Аллен заслужил смерть, потому что он не заслуживал Люси. Даже теперь я чурался мысли обо всем том, что досталось ему и чего не выпало мне. После одного тягостного брака и только Богу известно, скольких бессмысленных связей я наконец обрел сужденную мне подругу, любовь всей моей жизни, мать моих нерожденных детей. Беда была в том, что обрел я ее слишком поздно, а затем она взяла и погибла — еще одна статистическая единица в книгах Федерального управления авиации. Весьма благодарен. Крайне благодарен. Было бы за что благодарить.
Рано или поздно Люсьен придет за мной. Мне оставалось только ждать, и я ждал. Иногда снаружи было светло, а иногда — темно. Я словно бы просыпался в три и в шесть. Часы в доме свихнулись. Может быть, причиной было падение напряжения — частое происшествие в Ла-Советт. Я не стал затрудняться и налаживать их, а мои часы все еще отставали на девять часов. Да какое имеет значение, который сейчас час?
Я вывел из гаража «пежо», который мы приобрели для Ла-Советт, и поехал к морю на мыс под названием Бек де л'Эгль[19] и стоял там, а ветер бил мне в спину, грозя сбросить в воды внизу. Я вдруг задумался над тем, какова их глубина, какого рода существа обитают там и чем они питаются.
На обратном пути я купил припасы для обеда. Я запланировал классическую зимнюю еду — кассуле[20] с салатом и набор сыров. Я принялся за дело, едва вернулся домой. Готовить кассуле при наличии необходимых ингредиентов несложно. Но запечение требует много времени. Если верить часам, было уже четыре утра, когда миска наконец была извлечена из духовки, но теперь я больше не чувствовал голода. От мысли о еде меня затошнило. И еще — я заплакал.
Когда наконец раздался стук в дверь, которого я ждал, за ней стоял Робер Алье, сосед, который присматривает за Ла-Советт, пока мои родители в отъезде, а взамен использует сарай на задах нашего участка под курятник и склад всякого инвентаря. В это время года куры не несутся, а потому Робер принес бутылку вишен, заспиртованных в сладком сиропе, которые его жена заготавливает каждое лето.
Думаю, он хотел узнать, почему я вдруг приехал, но едва взглянул на меня, как сразу вспомнил какое-то неотложное дело. Я еще не брился после моего приезда и успел обзавестись значительной щетиной. Облаченный в отцовский халат, шарф, вязаную шапочку и две пары толстых носков, я ел холодный кассуле из миски и пил «Рикард-51» напополам с теплой водой. Часы утверждали, что было десять утра.