Мы ездили за машиной в Москву. Ровно сутки я сидел за рулем. Столько же Илик. Дома я уснул не раздеваясь. Разбудил меня. Илик.
— Приезжай посмотри, как я разгрохал тачку, — сказал он.
Если бы Илик знал историю древнего мира, он бы понял, что это было знамение, означающее, что покупка, не совсем удачная. Саша ремонтировал теперь и «чемодан». Он тер красные бока авто и приговаривал:
— А что сделаешь, Илюша, все равно перекрашивать.
Однако вопреки всем законам физики машина Илика хоть и со страшным треском, хоть и на одной скорости, но двигалась. Все лето мы почти не видели Илика. Мы засыпали и просыпались под тарахтение его агрегата.
Однажды утром Илик привез нам своего гениального брата.
Я чистил картошку и резал помидоры, Гешка спал после бурно проведенной ночи. Кырла мыл пол.
И вдруг из красного чемодана вышел довольно высокий молодой человек с глазами чуть навыкате и явно изнывающий под бременем гениальности! Брат вел себя, как на приеме у консула.
Это мы так подумали:
— Только что из Италии, — сказал Илик, — с международного конкурса.
— А мы изволили ваш рояль выгружать из товарного вагона с превеликим усердием и уважением, — сказал Кырла, бросая тряпку в ведро и по-женски вытирая руки о джинсы, как о передник. — Как конкурс прошли-с?
— Блестяще, — скромно встряхнув головой, ответил гений.
В честь высокого гостя был дан завтрак из трех блюд:
Картошка вареная с курицей и с грибами — консервный вариант.
Салат из помидоров с маслом подсолнечным рафинированным.
Чай с сахаром — бери сколько угодно, все равно взяли в ресторане.
Чувствовалось по всему, что Италия произвела на нашего, гостя неизгладимое впечатление:
— Небо — голубое, как на открытках. Одно дело читать и слышать, а другое — увидеть. А вот в Венеции очень сыро, инструменты в целлофан заворачивали, — закончил свой рассказ брат.
После непродолжительного отдыха и лечения брат должен был отбыть в Москву для продолжения шлифования граней таланта.
Лето… Лето пронеслось для нас одним прекрасным днем, полным солнца, проведенным на берегу моря. Мы уплетали арбузы, которые покупали на маленьком черногорском рынке, где какие-то люди торговали желтыми целлофановыми кульками с улыбающейся звездой эстрады и смазанными силуэтами певцов с Ямайки. Потом, отложив свою долю, они отдавали выручку полнеющему молодому человеку, который сжигал вечера у нас в ресторане, заливал их шампанским, бросая немыслимые чаевые, заказывал песни без счета. Все старались попасть к нему в друзья и открыть дверь его «Волжанки», в которой он часто засыпал, не успев завести ее, и сторож дядя Гриша всю ночь охранял его, забыв свои прямые обязанности, потому, что знал — Юра просто так этого не забудет. И все продавщицы завидовали той, которую он выбирал себе в подруги, потому что были дуры и на что-то надеялись, будто и не знали, что к нему иногда приезжает женщина, и они сидят в углу за столиком, и официантки никого к ним не подсаживают, и женщина часто планет и просит его бросить все это, а он смеется и кричит нам, чтобы мы дали жизни.
И мы давали.
А потом разбредались кто куда, потому что нас тоже любили продавщицы и приезжие студентки, и чьи-то жены, и они все чувствовали себя возле нас участниками какого-то неизвестного им праздника и плакали, понимая, что для них этот праздник закончился. А мы собирались на своем чердаке, чтобы броситься на раскладушки и заснуть под рассказы гениального брата про то, как сыро в Венеции, и как приходилось заворачивать инструменты в целлофан, и про то, что поют на улицах так, как нам и не снилось.
И мне снилась та, которую я всегда хотел бы видеть рядом и на чердаке, пропитанном запахом, чебуреков, и в Италии, где в холодильники ставят маленькие бутылочки с молоком.
А на утро все начиналось снова: и рынок, и арбузная скибка, разрывающаяся во рту тысячей сладких бомбочек, потом снова эстрада, смех, танцы посетителей… И каждую ночь, засыпая, я думал о той, которая нужна мне больше всего и которая с каждым днем остается все дальше и дальше, потому что здесь меня становится все меньше и меньше.
Потом купил машину Гешка. Ему помогли родители. У Гешки все было давно готово: и куртка гонщика с мчащейся машиной на спине, и магнитофон, и чехлы. Не хватало малости — прав. Тем не менее, за рулем, пусть даже неподвижной машины, он был неотразим. С Гешки можно было писать картину о пользе сидения за рулем «Жигулей». Глаза чуть-чуть прикрыты. Самую малость. Вот так.
— Прошу! Только дверью не хлопать! И не курить, чехлы горят.