— Воды! Умираем! — слышались крики.
То же самое хотел крикнуть и я, сидя в пустом зале филармонии. Закончился концерт, отзвучала музыка. МУЗЫКА. Мы не смотрели друг другу в глаза. Разве мог я называть музыкой звуки, которые извлекали мы при помощи нашей прекрасной аппаратуры? Мог ли я себя называть музыкантом?
Нет. В этом я уже не сомневался.
Я произнес это вслух. Нет, на меня не посмотрели, как на сумасшедшего. Все думали об этом.
— Ничего, подзаработаем, займемся музыкой… — сказал кто-то, но меня эта фраза не могла уже успокоить.
Где-то за морем угасло лето, мы чувствовали, как галька на пляже вечерами становилась холоднее.
Потом уезжал Кырла. Навсегда. В какую-то глушь по распределению. Солнце играло на свежевыкрашенных боках «жучка»— белый верх, черный низ — какую-то грустную мелодию.
«Где же ты? И где искать твои следы»… Или что-то в этом роде.
Саша вылез из-под машины, заглянул в мотор, вытер рукой нос и встал рядом с нами, опустив свои и без того покатые плечи.
— Машинка в лучшем виде. Нигде не травит, тормоза прокачал, тросик сделал. Можно топить на всю железку.
Лена сидела внутри и улыбалась. Где-то ждала самостоятельная жизнь молодых врачей.
— Ну, товарищи по оружию, счастливо оставаться, привет директору, растите гениев, берите ми бемоль мажор, где я вам говорил, «не ешьте на ночь сырых помидоров», не спорьте с Гешкой, его переспорить нельзя.
«Вспоминайте иногда вашего студента! Эй! Ла, ла, ла-ла-ла…»
Доставшийся по наследству от нас Кырле «жучок» застрекотал и укатил. Белый верх, черный низ.
А потом я вдруг почувствовал, что каникулы закончились. Давно закончились, а я смотрю на календарь, у которого забывают отрывать листки. На этом календаре лето, но на самом деле уже осень. Начались затяжные дожди, город опустел, мне уже не за кого было спрятаться. Я лежал ночи напролет, прислушиваясь к тому, как где-то ходит тот духовой оркестр. Оркестранты переговариваются о чем-то громко, настраивают инструменты. Для них начиналась горячая пора. Они не боятся разбудить спящих, у них все в порядке. Они совсем рядом, надо только тихонько позвать и все закончится.
Но я молчу.
Они топчутся у меня под окном, и только когда они уходят, я начинаю кричать. Истошно. Обо всем. Меня никто не слышит. Но мне этого и надо. Крик приносит мне облегчение.
Я живу этим криком, дышу. И только потом, надышавшись, засыпаю.
Я помню, когда-то в детстве думал, что в жизни можно успеть все.
Полетел в космос первый человек…
Буду космонавтом.
Хоккеисты выиграли у канадцев…
Потом стану хоккеистом.
Первые операции на сердце…
А когда постарею, буду оперировать на сердце.
А кто эта красивая женщина? Кинозвезда…
Когда буду сниматься в кино, женюсь на ней!
Я успею быть кем захочу. Я буду разносторонне знаменитым. Я увижу все страны. Я буду охотиться в саванне.
И кем же я стал? И кем я успею стать еще? И успею ли я стать еще кем-то? Нет, в жизни, наверное, по-настоящему можно стать кем-то один раз.
Только один.
И как прекрасно быть ребенком и верить во все свои мечты. Я завидовал Кырле. Он сделал выбор. Он уехал. Я утешаю себя. Ему было легче, с ним была Лена. Я часто вспоминаю этот день. День, когда я прозевал конец каникул.
Я кричу об этом каждую ночь. И каждую ночь я думаю о ней. Каждую минуту хочу набрать номер телефона и сказать:
— Это я.
Хочу и не могу. Я не могу звонить людям больше чем через неделю. Неделя такой огромный срок в жизни. Я боюсь задать глупый вопрос. Позвать кого-то, а он там уже давно не живет. Спросить, как себя чувствует мой школьный учитель физкультуры со светло-голубыми глазами, а он уже не живет…
Я хочу позвонить своему тренеру, хочу спросить, не изменился ли я? Хочу и боюсь.
Я встретил его. Случайно. Мы должны были ехать на работу, я уже видел лица, глядящие сквозь заднее стекло. Из-за поворота появились ребята. Со спортивными сумками, с особенными ушами, такие уши бывают только у борцов. Со счастливыми лицами. Тренер шел сзади.
— Ну как ты? — спросил тренер. — Мы вот на соревнования, — он кивнул на ребят, — потом сказал им: «Вот тоже когда-то боролся. Неплохо боролся…»
Сказал — «когда-то боролся», как «когда-то жил». Я хотел крикнуть ему:
— Почему когда-то, Григорьевич? Я такой же! Дай мне трико и борцовки!
Я резко подворачиваю бедро…
Они прошли мимо меня к вокзалу.
В тот день я в первый раз не поехал на работу. Я побежал на вокзал, побежал, чтобы крикнуть:
— Григорьевич, ну посмотри, видишь…
Я увидел на последнем вагоне два красных фонарика, уносящихся в даль. Я ушел в отпуск. Отпустил себя от дороги, от друзей, от денег. Я отпустил себя от всего, только не смог отпустить себя от… себя.