- Как, как?! Придумал бы как! - Поднялся он из-за стола и вытаращился он на меня. - У нас в газете работать некому, а он со своей самоходкой возится! Прячешься, саботажник, мать твою! Марш в редакцию, пока я тебя в штрафбат не отправил.
Я стою, думаю: "Надо командиру доложить, машину передать. Если я сейчас в полк не явлюсь, меня как дезертира искать станут". Но только я открыл рот, чтобы сказать ему об этом, он в мою сторону двинулся. А мужик здоровенный, под два метра и кулаки, раза в три больше моих.
- Чего стоишь, саботажник? Мать твою перемать! Газету кто будет делать? Пушкин?! Подрываешь политработу! Бегом в редакцию! - и идет на меня.
Так он, чувствую, испереживался за свою газету, что хоть и политработник, а может врезать. Какие у него кулачища, я уже вам говорил. Выскочил я из политотдела, и одно у меня желание - бежать в полк, на самоходку свою вскочить и на передовую. Пусть ему газету Пушкин и делает. Я же к своим ребятам привык, и машина у меня хорошая.
Но не побежал в полк. Честно говоря, побоялся, что полковник в окно увидит. А он, понял я, такой, что может догнать и накостылять.
Ладно, пошел искать редакцию. Она в домике рядом оказалась. Захожу, комната большая, несколько столов. За одним майор сидит в очках, курит громадную самокрутку - дым столбом, и что-то быстро пишет.
Я докладываю, что прибыл младший сержант Бабочкин для дальнейшего прохождения службы. Он головы не поднял, только рукой махнул: подожди, мол, не мешай. И пальцем в сторону стула тычет, чтобы я сел и ждал, пока он освободится. Я садиться не стал. Кто его знает, может, и этот орать станет? Майор, имеет полное право. А мне это ни к чему.
Он все пишет и пишет. Дописал до какого-то нужного ему места, очки снял и поднял голову. Вприщур осмотрел меня. Встал, вышел из-за стола, руку протянул.
- Пушкин, - говорит.
Я, по правде сказать, немного растерялся. Что они все про Пушкина? Дался им этот Пушкин. А он на меня смотрит как-то грустно.
- Ты, - спрашивает, - из Политотдела пришел?
- Точно, - отвечаю. - Из Политотдела, и прямо сюда.
- Заметно, - говорит. - По твоему виду заметно, что в Политотделе побывал. Гневается наш Громовержец, а мы никак не можем газету выпустить. Кадров нет. На прошлой неделе два корреспондента погибли. Их за делом посылаешь, а они под пули лезут... А я, учти, все-таки Пушкин. К великому поэту никакого отношения не имею. Редактор газеты майор Пушкин.
Я молчу. Потому что и вправду, оказывается, газету Пушкин делает. Что тут скажешь... И махорку смолит, как тот ездовой, вроде нас, грешных. Мне его даже жалко стало. А у меня как раз в кисете остатки легкого табака, закрутки на две.
- Возьмите, - даю ему кисет. - Этот помягче будет.
Взял он у меня кисет, раскрыл, понюхал табак и вернул.
- Я, - говорит, - Бабочкин, спать смертельно хочу. А спать нельзя, работы много. Меня махорка спасает. Такую искуришь - и час продержаться можно. А с твоим табаком я на второй затяжке усну. Студент?
- Два курса факультета журналистики закончил.
- Ясно, - говорит, - значит ничего не умеешь. Это, может быть, и хорошо. Во всяком случае не испорчен. А в газете работать не приходилось?
- Работал в районной газете, но всего полгода.
- Это уже лучше. Значит кое-чего соображаешь. Ты уж извини, только долго мне с тобой говорить некогда. А учить без толку. Если в тебе изюминка есть, сам научишься. Ты наши подшивки полистай, почитай. Как там написано, так и ты пиши. Ничего хитрого. А по-другому получится, тоже не беда. Может быть, даже лучше. Ночь тебе на это. Вполне достаточно. Утром отправишься к танкоистребителям. Очень нужный материал там есть...
Рассказал, как вас найти, и дал сутки на все: на дорогу и подготовку статьи. Завтра утром вернуться надо. Попробую написать. Сам Пушкин велел. Хоть и не имеет он никакого отношения к великому поэту, но все равно Пушкин. Надо выполнять.
- Напишете, - заверил его Лихачев. - И на журналиста учились, и повоевали... Везде у вас опыт есть, так что напишете. А бой был таким, что как напечатаете, вам сразу лейтенанта дадут. Про такое еще ни в одной газете не писали.
- Ты что, газеты читаешь? - поинтересовался Бабочкин.
- Газеты мы здесь не читаем. Наверно подписаться надо было, а мы как-то не сообразили, - признался Лихачев. - И с доставкой плохо. А раньше читали. Иногда.
- Редактор этот правда Пушкин, не загибаешь? - спросил Опарин.
- Зачем мне загибать, какая мне от этого выгода? - вопросом на вопрос ответил Бабочкин.
- И говорит, что не родственник?
- Отказывается. А вообще - Пушкин у нас из африканцев, кудрявый. А этот не похож. Просто интересное совпадение фамилий.
- Это что, один Пушкин и другой Пушкин, ничего особенного. А иногда так совпадает, что закачаешься, - Дрозду тоже захотелось рассказать. - У нас в запасном полку командиром роты был старший лейтенант Рябокобылко, а командиром взвода в другой, правда, роте - лейтенант Белоконь. Так начальник штаба их все время дежурить вместе назначал. Одного дежурным по части, другого дежурным по штабу. Офицеры, которым делать нечего, всегда в такие дни с утра возле штаба собирались, вроде бы за делом. Придет командир, дежурный докладывает: "За время дежурства происшествий не произошло. Дежурный по части старший лейтенант Рябокобылко!" И делает шаг в сторону. Тут выскакивает лейтенант: "Дежурный по штабу лейтенант Белоконь!" Все удовольствие получают, потихоньку ржут. Майор делает вид, что ничего не заметил, но тоже улыбается. Они сколько раз к начальнику штаба ходили, просиди, чтобы он их вместе дежурить не назначал. А он говорит: "Так я же не нарочно. У меня график. Так подскакивает".
Неплохо, - оценил Бабочкин. - Рябокобылко и Белоконь.
- Они что, родственники? - спросил Лихачев.
- Ну, ты, Лихачев, даешь! Какие они могут быть родственники, если у них фамилии разные, - снисходительно объяснил Дрозд.
- Не совсем разные. Вполне могли и родственниками быть. Может, двоюродные братья, а?
- Ты все шутишь, - почти обиделся Дрозд. - А я правду рассказываю. И это еще не все. К нам потом заместителя по строевой прислали, капитана. Так он оказался Сивоконем. Я потом слышал, как начальник штаба жаловался: "Никак, - говорит, эту тройку в одну тачанку запрячь не могу. Но нельзя же трех таких лошадей в одном полку держать и удовольствие от этого не получать".
- Ты откуда знаешь, что начальник штаба говорил? - не поверил Опарин Дрозду.
- Слышал. У нас штаб в длинном одноэтажном доме помещался, барак старый. Коридор, и вдоль коридора комнаты. Командир полка никому не разрешал двери закрывать, кроме замполита. И особист, конечно. Свою закрывал, а остальным не разрешал.
- Это зачем? - поинтересовался Бабочкин.
- Чтобы знать, чем люди занимаются и чем говорят. Он за день раз шесть по коридору пробежится и мимоходом во все комнаты заглянет. Ходил майор быстро, тихо и появлялся всегда неожиданно. Всегда мог услышать, о чем люди говорят, и увидеть, что делают. Если где чего не так, сразу стружку снимал. А кабинет начальника штаба как раз против канцелярии, где я сидел. Все слышно.
- И что дальше было? - история с лошадиными фамилиями Лихачеву нравилась.
- Начальник штаба все старался, чтобы они вместе оказывались на дежурствах, на построениях, на учениях. А однажды к нам проверяющий приехал, полковник из округа. И все офицеры должны были ему представиться. Начальник штаба сумел лошадей так выстроить, что они один за другим представлялись. Проверяющий подумал, что его разыгрывают.
- Вы мне эти штучки бросьте! - рассердился он. - Я представитель округа! Я на вас управу найду!
А когда разобрался, даже обрадовался. Похохотал, потом говорит: "Спасибо, вы мне несколько веселых минут доставили. Приеду в округ, непременно расскажу".
Капитан Сивоконь после этого ничего, промолчал. А Рябокобылко и Белоконь рапорты написали, просили на фронт отправить. Но начальник штаба этим рапортам хода не дал. Сказал, что они ценные кадры и должны обучать пополнение.