- И что с этой тройкой стало, - поинтересовался Бабочкин.
- А ничего, так и служили. Но и это еще не все. Не поверите, но к нам в полк еще одну лошадь прислали. Приезжает лейтенант к нам после госпиталя. Идет к начальнику штаба. Я в канцелярии сижу, над документами работаю. Слышу, лейтенант докладывает: "Прибыл для дальнейшего прохождения службы лейтенант Буланый". Я прислушался, жду, что дальше будет. А капитан, видно, не поверил сначала. Подумал, что это теперь его разыгрывают.
- Как, как? - переспрашивает...
- Лейтенант Буланый.
Капитан, чувствуется, обрадовался.
- Это хорошо, - говорит. - Такой масти у нас еще нет. Мы теперь на всю дивизию прославимся.
Лейтенант молчит. Ничего понять не может.
Капитан документы просмотрел и вроде остался доволен.
- В хорошую компанию ты попал, - говорит. - Первой ротой у нас командует старший лейтенант Рябокобылко, взводом - лейтенант Белоконь. А зам. по строевой у командира полка - капитан Сивоконь. Так что пойдешь ты, лейтенант Буланый, в его распоряжение.
Лейтенант стоит, вид у него обалделый, теперь он думает, что это его разыгрывают. Потому что поверить в такое трудно. А капитан ему на полном серьезе:
- Радуйся, что в хорошую компанию попал. Харч у нас, правда, не особенно, по тыловой норме. И овса нет. Но зато служить тебе будет нескучно. Это я тебе гарантирую.
И пошел Буланый к Сивоконю. Интересно было бы посмотреть, как они встретились.
- Давай уж сразу, не тяни, каких лошадей еще к вам прислали? - попросил Лихачев.
- А что было дальше, я не знаю, - с сожалением заявил Дрозд. - Уехал я и вот к вам попал...
***
- Мы тут с разговорами совсем про снаряды забыли, - напомнил Опарин. - Открывай, птица, остальные ящики, кончать надо.
Десяток оставшихся ящиков они обработали быстро и уложили обратно в штабелек. Ветошь собрали в мешок. Пригодится.
- За тобой должок, - напомнил Бабочкин Опарину.
- Должок, так отдам, - согласился тот. - Но, чтобы понятно было, мне издалека надо начать.
- Давай, - приготовился слушать Бабочкин. - Начинай издалека. Времени у меня навалом.
Лихачев и Дрозд тоже ждали. Чтобы Опарина разжаловать, должен он был совершить что-то особенное.
Опарин помолчал, прикидывл, с чего начать.
- Весной это еще было. Весна такая в этом году, что долго холода стояли. И дожди шли. А тут тучи разогнало, и сразу тепло. Трава потянулась, на деревьях листья появились. Самое время погреться после зимы, на травке полежать, портянки посушить. Как в кино. В такое время перерыв в войне делать надо, дать людям оклематься. А мы дурью маялись. И фрицы маялись той же дурью. Деревня между нами находилась. Небольшая, в полторы улицы. Да и там половины домов уже не было: какой сгорел, какой снарядом разнесло. Жители все ушли, скот увели. Только куры ходят. Война за этот курятник и шла. То фрицы его займут, то наши. И так, по два раза за день. Легло там нашей пехоты побольше, чем жителей в той деревне было. И фрицам тоже несладко досталось.
Батарею к тому времени раскидали для поддержки пехоты, и наше орудие какой-то роте придали. На третий день от этой роты одно название осталось. И командовать ею стал старшина, потому что всех офицеров повыбило.
- Деревня как называется? - спросил Бабочкин.
- Деревня?.. Какая там деревня!? - Опарин сплюнул. - У нее, наверно, отродясь названия не было. Семь домов, десять плетней, один колодец. И куры ходят. Хутор... Но воюем - пыль столбом. Я думаю, просто полководцы выпендривались друг перед другом.
- Много ты понимаешь. Там, - Дрозд показал куда-то за тучи, - стратегия. Они из высших соображений рассуждают.
- Какие соображения, - возмутился Опарин. - Это, наверно, командир полка доложил, что занял населенный пункт, а потом, когда наших вышибли, признаться, что отступил, не хотел. Может, ему орден светил или повышение. Или просто начальства боялся.
- А фрицы?
- Что фрицы? Фрицы тоже люди. Они тоже не все рыжие. И у них все то же самое делается. Вот и бегали мы - в деревню эту и обратно. Ни тебе поспать, ни пожрать. И от этой беготни устали - хуже некуда. Мы же, когда наступали в порядках пехоты, пушку сами катили. А она, между прочим, тонну весит. Хорошо пехота хоть помогала. С уважением относились к нам, жалели и человека три-четыре выделяли. Отходили, правда, веселей. Прицепим пушку к машине и поехали.
Заняли мы еще раз курятник, сидим, ждем, когда нас опять оттуда попрут. Часа три отдыхали, но дождались. Идут к нам гости короткими перебежками. На этот раз они еще где-то два танка достали. Потом к нам посыльный прибежал:
- Старшина приказал уничтожить вражеские танки!
А танки издалека постреливают. В них на таком расстоянии не попадешь. Да и снарядов бронебойных у меня нет.
- Передай, - говорю, - своему генералу, что танки уничтожить не могу. Мне только осколочные снаряды выдали, для пехоты. Пехоту я прижму. И пусть он, пока я ее держать стану, отводит свое войско.
Старшина понятливый оказался. Станешь понятливым, когда такая карусель. Стала рота отходить. Одни отстреливаются, другие отходят. Потом меняются. Хорошо ребята действуют. От этой роты не больше взвода осталось. Все люди опытные. Я, чтобы дать им подальше отойти, веером прошелся по фрицам. Десять снарядов выложил. Они носами в землю вжались. Подождал немного - подниматься стали. Я последние десять снарядов израсходовал. Опять легли. Теперь уже вставать не торопятся. Это мне и надо. Даю ракету, машину вызываю, чтобы орудие вывезти. А местность был такая: на окраине деревушки сад, вокруг сада глубокая канава. Мы в сторонке, чтобы деревья стрелять не мешали. Машину свою в сад отправили, для маскировки. Водителем у нас был такой Ножкин. Шофер неплохой, но трепло невозможное. Весь день рот не закрывал и даже во сне каждую ночь разговаривал. Я из-за этой его разговорчивости в кабине с ним ездить не мог. У меня от его разговоров в ушах чесалось. А он молчать не мог. Натура такая.
Этот Ножкин и решил сделать как лучше. Вместо того, чтобы по дороге пойти, решил угол срезать и побыстрей до нас добраться. И срезал. Возле самого сада втюрился в канаву. Так основательно втюрился, что ни вперед, ни назад. И это у всех на виду. Мишень. Оба танка к тому времени подошли поближе и начали стрелять по ней. Как в тире. А "студер" большой. Если он еще и стоит, то попасть в него не хитро. Накрыли. Эх и вспыхнула он.
А Ножкин уже здесь, быстрей, чем на машине, добрался. Глаза как плошки, хлеборезку раззявил и орет, на фрицев жалуется:
- Они по машине из танков стреляют! Снарядом прямо по мотору попали! - это, значит, вроде того, чтобы я вмешался и фрицам трогать машину запретил.
- Заткнись, - говорю я ему. - Не до тебя. - А он не затыкается, Характер у него такой, что заткнуться не может.
- Она уже горит! - орет он. - Горит! Имущество наше пропадает!
Как будто мы сейчас все бросим, и строем отправимся машину тушить, спасать барахло, что он в нее натащил. Нам теперь драпать надо, и без машины, своим ходом. А он орет, аж уши болят, и панику наводит. Чувствую, словом его не успокоишь. Сунул ему под нос кулак, он сразу все понял и замолчал.
Подхватили мы пушку: двое под станины, двое на колеса, а Ножкин, как самый легкий, на стволе висит, для равновесия. И потащили, родимую, не то чтобы очень быстро, но почти бегом, потому что фрицы близко. А для бодрости и облегчения души, кто как может, кроем шофера, который во всем виноват. Если бы он, как человек, по дороге поехал, мы бы давно фрицам ручкой сделали. Ножкин же уцепился за ствол, гнет его к земле и молчит. Сколько я его знал, первый раз случилось, чтобы он так долго молчал.
Бежим мы, торопимся, сколько есть сил. А сил не так много осталось. И помочь некому, пехота давно драпанула, ее и не видно. Короче, хреново у нас пошли дела, хуже некуда. И фрицы рядом, и пушку не бросишь. Пробежали мы, наверно, с километр. А небо чистое, голубое, как на Первое мая. И конечно, тут же, здрасьте вам - "мессер" прямо на нас выходит. Понятно, что он сейчас делать будет. Мы от пушки шарахнулись кто куда. Я лично в канаву нырнул. Мордой в грязь. Но лежу и не шевелюсь.