- Твою мать! - заорал Опарин. - Художник! В прицел смотри! В прицел! Дрозд, заряжай!..
Лихачев сообразил, что свалял дурака, пригнулся к прицелу. Вжался в резину окуляра правым глазом и сразу поймал танк в перекрестие. В маленьком окуляре танк казался громадным и несокрушимым. Не надеялся Лихачев попасть в него. Не надеялся остановить, если даже и попадет. Но послушно выстрелил. То ли дуракам и новеньким везет. То ли и вправду у художников глаз-ватерпас и могут из них выйти классные наводчики. Но попал! И танк, многотонная бронированная машина, вооруженная пушкой и пулеметом, неудержимо мчавшаяся на орудие и людей, чтобы все раздавить и уничтожить, застыл, как будто уткнулся в непробиваемую стену.
- Есть! - закричал Лихачев. - Испекся! Он испекся! Снаряд! И снова пригнулся к прицелу. Танк стоял на том же месте, по-прежнему грозный. Казалось он вот-вот рванется и раздавит орудие.
Лихачев услышал, как снаряд вошел в казенник, как захлопнулся замок. Навел на башню, откуда торчало орудие. Сейчас выстрелит и тогда все...
- На! - И увидел, а может быть просто почувствовал, что прямо в башню и врезал. Дым повалил из танка. Что-то там загорелось.
Добыл Лихачева свой первый танк.
* * *
В окоп спрыгнул старший лейтенант Кречетов. За ним весь резерв главного командования. В целости и сохранности. Довольные и решительные. Выручили они орудие. Добили автоматчиков. Конечно, и фрицевский танк помог, по своим врезал. Так на то и война. Смотреть надо.
Кречетов окинул взглядом "пятачок".
- Ну и дела, - выдохнул он. Двое убиты, один ранен. У орудия шофер и писарь. Не пушкари. А надо держаться. Сумеют ли?.. Знал Кречетов, что в бою люди быстро меняются. Одни теряются и, если не погибают, становятся пришибленными, никакого от них толка. Другие за каких-то полчаса взрослеют на несколько лет, вырастают в настоящих солдат. Эти, вроде, вправо пошли.
- Продержитесь? - с немалой долей сомнения спросил Кречетов.
- А чего? - Опарин приподнялся на локте. - Нормальное кино. Чего не продержаться?
- Лихачев, ты что ли танк подбил?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, - доложил шофер. - Но это только первый. Там еще есть, разрешите продолжить!
- Продолжай Лихачев. Правильно все складывается... Круши их, стране нужен металлолом. На тебя вся надежда. И на тебя Дрозд.
Некогда было разговаривать. И приказывать ни к чему. Должны устоять. С ними еще и Опарин.
- Нормально у вас! - похвалил пушкарей Кречетов. - Мы на правый фланг. За мной! - Он махнул рукой, призывая свой резерв, и они исчезли.
* * *
Из-за подбитого танка, из окутавшего его черного дыма, неожиданно выползла еще одна бронированная махина.
Лихачев ее не заметил. И не услышал. Во время боя, когда все вокруг грохочет, разве услышишь, что один какой-то танк идет? Дрозд тоже не увидел. У Лихачева и Дрозда был сейчас праздник. Они разбили бронированную громадину, с большой башней и длинной грозной пушкой. На нее, просто так, посмотреть нормальному человеку, и то страшно. Такую ничего остановить не может. Она все сокрушит. А они остановили. И сокрушили. Вот так! Вдвоем! Сам старший лейтенант Кречетов оценил. И сказал "Нормально!". И что на них теперь вся надежда.
А Опарин увидел.
- Вашу мать! - заорал Опарин. - Танк идет! К орудию!
Посмотрели. Прет гад, прямо на них, прямо на орудие. Еще полминуты и раздавит.
Не было у танка этой полминуты. Не шофер и писарь встречали его, а пушкари. Лихачев прилип к прицелу, Дрозд метнулся - снаряд уже в казеннике. И целиться не надо. Вот она громадина: весь окуляр занимает.
Лихачев нажал на спуск и влепил бронебойным в нижнюю часть, где сидит водитель. Громадина дернулась, вильнула в сторону, словно пыталась убежать, но не убежала, застыла. А литая массивная башня стала медленно поворачиваться. Ствол орудия вынюхивал, - откуда стреляют? Не успел унюхать. Второй снаряд Лихачев врубил прямо под башню. Даже отсюда видно было, как она скособочилась.
- Вот так! - похвалил Опарин. - Это по-нашему.
- Снаряд! - командовал Лихачев.
Дрозд послал снаряд в казенник.
Лихачев снова врезал, теперь в борт.
И четвертый влепил.
Слишком большим и слишком могучим был танк. И не верилось Лихачеву, что он управился с такой громадиной.
- Снаряд! - скомандовал он.
- Кончились снаряды, - сообщил Дрозд.
Наводчик, оглохший от выстрелов, не услышал его и, уверенный, что снаряд в казеннике, нажал спусковой механизм. Орудие не выстрелило. Лихачев повернул закопченное от пороховой гари лицо к Дрозду.
- Нет больше снарядов, - повторил тот.
- Тащи еще ящик!
Дрозд побежал за ящиком.
Неизвестно сколько еще снарядов влепили бы они в давно разрушенную махину.
Опарин приподнялся на локте:
- Прекратить! - закричал он. - Разбанзали вы этот танк. Хватит! Нечего боеприпас расходовать. Прекратить стрельбу!
Команда - это как раз то, что нужно было сейчас "дикому" наводчику Лихачеву. Он сразу остыл. Поднялся от прицела, посмотрел на Опарина, посмотрел на раздолбаный танк и понял: надо прекращать.
А Лихачев вдруг почувствовал: пока он крушил этот танк, что-то изменилось. Не хватает чего-то важного и привычного. Он несколько мгновений стоял, пытался сообразить: чего ему не хватает, что исчезло? И понял: тишина! Где-то вдалеке еще звучали автоматные очереди, и в светлеющее небо уходили цепочки трассирующих пуль. Где-то вдалеке затихал рокот моторов. Но по сравнению с грохотом боя это была тишина. Он присел на станину и почувствовал на спине холод промокшей от пота гимнастерки.
Дрозд принес ящик снарядов. С недоумением посмотрел на Лихачева.
- Не надо, - устало сказал Лихачев.
Дрозд не понял. Для Лихачева бой закончился, а Дрозд все еще жил боем.
- Не надо, - повторил Лихачев. - Послушай - как тихо.
Не слышно было автоматных очередей, молчали орудия и танковые моторы затихли...
Дрозд понял, что бой закончился и, не выпуская из рук тяжелый ящик, застыл, вслушиваясь в тишину.
До чего тихо иногда бывает на фронте.
УТРО
Погибших положили невдалеке от входа в орудийный окоп. Как в строю, рядом. Вначале сержанта Ракитина, возле него Бакурского, третьим корреспондента Бабочкина. Воевали вместе, вместе и лежат. Положили и укрыли плащ-палаткой.
Остальные собрались на "пятачке", возле орудия. Афонин прислонился спиной к стенке и вытянул левую ногу. Кажется, сломал кость битюг фрицовский. Сапог сняли и наложили лубок. Не настоящий, как сделают потом в санбате. Просто две дощечки от снарядного ящика приложили к ноге и крепко прихватили бинтом. Больно, но надо терпеть. Полевое лечение.
Опарина тоже пришлось разуть. Оказалось, что и левую ногу осколком зацепило. Хорошо - кости целы. Брючины разрезали, ноги перевязали. А сапоги не натянешь. Но не босиком же ходить. Афонин срезал голенища у кирзачей и получились неуклюжие опорки. Опарин портянки намотал, опорки надел. Оно, конечно, не по форме и на танцы в таком не пойдешь. Но обут. Сидеть он толком не мог - болела шишка на казенной части. Вот и прилег на правый бок, подремывал, потому что ослабел от потери крови.
Лихачев вертелся вокруг орудия, у которого появилось немало новых отметин. Ощупывал их и покачивал головой. Вся пушка: и щит, и ствол, и станины - все было исхлестано осколками и автоматными пулями. Красить надо пушку. И Лихачев прикидывал, что, как только отведут их на отдых, выпросит где-нибудь краску и сам все сделает. В лучшем виде.
Дрозд, часовым, прохаживался по пятачку с автоматом на груди. Поглядывал на запад, не появится ли там что-нибудь неожиданное. Каску он снял. Оценил сокровище, спрятал в сидор. И как только снял каску, уже не суровый воин, а опять Дрозд: молоденький солдатик, уши торчком, нос пуговкой. Но гимнастерка у Дрозда теперь имела вид бывалый, нормальный. Не узнать чистенькую, новенькую, офицерскую. Шароварам еще больше досталось.