- Вчера сказал, что убьют его, - напомнил Лихачев. - Значит, чувствует человек смерть свою.
- Кто знает? Когда человека убили, он не расскажет, чувствовал или нет. Всякое бывает.
Афонин вспомнил ночной разговор с Бакурским. Но решил, что знать об этом разговоре никому не надо. Сказал только:
- Переживал он очень. Оттого и мысли нехорошие. А жить он хотел. Кто же жить не хочет...
- И корреспондента убили, - продолжал докладывать Опарин.
- Башка у него работала - будь здоров! - Лихачев зауважал Бабочкина еще тогда, когда тот так легко и просто сумел вернуть Афонину нож. - Простым водителем был на самоходке, а сделали корреспондентом.
- Не бывает простых водителей, - Лихачев задел струну в душе Кречетова, и она тотчас зазвенела. - Хорошие водители бывают и плохие. Плохих гнать надо. Бабочкин хорошим был. Где стоящих корреспондентов брать, если не из водителей.
- К нам абы кого не пошлют. Начальство тоже понимает, к кому кого послать, - отметил Опарин.
- Мог уйти, - напомнил Афонин. - Стрелять из пушки не его работа. Жил бы сейчас.
- Так ведь не ушел.
- То-то и оно, что не ушел. Мог, а не ушел. С нами остался, чтобы все вместе.
- Он такой был, - подтвердил Лихачев. Не стал объяснять, каким был Бабочкин, но все поняли.
- Лейтенанта Хаустова тоже, - продолжил грустный список Кречетов. - Туго было у третьего орудия, он туда поспешил. Не добежал. Грамотный был лейтенант. Из таких хорошие командиры вырастают. Только не успел. Не повоевал еще, а убили.
Невеселый получился разговор, но и молчать Кречетов не мог. Бывают такие моменты в жизни, когда не может человек молчать и, наверно, не должен.
- Воробейчику глаза осколками выбило. Совсем ослеп... - пожаловался Кречетов. - Как он без глаз жить будет?.. Из моих шоферов только трое по-настоящему в строю остались. Привез сюда двенадцать... Золотые были водители.
- За две недели нашу батарею второй раз достает. - Опарин оперся о землю правой рукой, поднатужился, крякнул и все-таки сел, пристроился спиной к стене орудийного окопа.
- Ты-то как? - спросил Кречетов.
- Да ничего, кости целы. Повоюю еще, на мне быстро зарастает. Отдохну в санбате и вернусь.
- Обмундирование нам с тобой менять надо. У тебя шаровары никуда не годятся, мне гимнастерку испортили. Придется новые доставать. Ты после госпиталя БУ не бери. Новые требуй. Должны дать. Не на гулянке изорвал.
- Должны, - согласился Опарин.
- У тебя что? - дошел Кречетов до Афонина.
- Фриц больно здоровый попался. Кажется, ногу сломал. Ступить не могу, как шилом колет. - Горло у Афонина болело, и говорил он хрипло, с трудом.
- У молодых быстро срастается, - обнадежил Кречетов. - через месяц плясать будешь.
Он осторожно дотронулся до сбитой своей скулы. Она огнем горела. Опухоль расползлась вниз, по щеке, и вверх, к глазу.
- Шальные какие-то фрицы пошли, - поморщился старший лейтенант. - Все в лицо метят. Мишень себе нашли. Ну, да им тоже неслабо досталось.
Кречетов оставил в покое распухшую щеку, провел рукой по волосам и здесь тоже почувствовал непорядок.
- У кого расческа есть?
Откуда у них, стриженых, расчески, да и зачем им расчески. А у Дрозда и чубчик налицо, и расческа к этому чубчику. Торопливо вынул из кармана свою алюминиевую.
- Есть, товарищ старший лейтенант.
Причесался Кречетов и опять стал похож на того старшего лейтенанта, которого они знали.
- У других как? - спросил Афонин.
- Как у вас, так и у них. Мало нас осталось. Такие вот дела. Кто у вас эти махины исковеркал? - кивнул Кречетов на два застывших в какой-нибудь сотне метров от "пятачка" танках.
- Лихачев постарался, - с удовольствием сообщил Опарин. - Они на пару с Дроздом работали. Такое кино устроили...
- Твоя работа?! - не то удивился, не то обрадовался старший лейтенант.
Лихачев, в который раз глянул на свои танки. Здоровенные. И орудия у них - будь здоров. Только теперь уже не танки, а железяки поганые, в дребезги разбитые. Как он это сделал? Ничего Лихачев толком не помнил. Одно знал точно: стрелял по ним и попал. А Дрозд снаряды подавал. Опарин командовал. Так и объяснил:
- Втроем мы. Я да Дрозд стреляли. Опарин командовал. - И признался: - А как это произошло я, товарищ старший лейтенант, не помню. Нервничал очень. Я, наверно, случайно в них попал.
- Нормально, Лихачев. Для первого раза вполне нормально.
Два раза сказал Кречетов "нормально". Лихачев знал, что от скупого на похвалу старшего лейтенанта такое не часто можно услышать.
- В другой раз аккуратней буду и спокойней, - пообещал он. Потом еще раз посмотрел на танки и добавил: - Не нравятся они мне вообще-то. Грубые обводы корпуса, несоразмерно длинный ствол орудия и эти бездарно нарисованные кресты - сплошная безвкусица. Но в таком вот виде смотреть на них даже приятно.
- Правильно рассуждаешь, Лихачев, в таком виде они смотрятся приятно, - согласился Кречетов. - Так что действуй. Назначаю тебя командиром орудия.
- Так я же рядовой, - улыбнулся Лихачев. Шутка старшего лейтенанта ему понравилась.
- Лычки мы тебе повесим. Это я гарантирую.
- А нельзя ли сразу командиром взвода и хоть одну звездочку. Солидней будет.
- Взвод не потянешь, - отказал Кречетов. - Пока орудием командуй, а там видно будет.
И до Лихачева вдруг дошло, что старший лейтенант не шутит. Он и растерялся. Знал, что от старшего лейтенанта всего можно ожидать, но не такого же.
- Я не умею! - взмолился он.
Кречетов встал, расправил гимнастерку.
- Видели! Машину он водить умеет, танки крушить умеет, а командиром орудия быть не умеет! Слушай мой приказ, рядовой Лихачев! Назначаю тебя командиром орудия! Готовься к отражению танковой атаки!
- К отражению? - Лихачев растерялся по-настоящему. - Стрелять, значит?
- Еще как стрелять. Круши их на металлолом для пионеров.
- Слушаюсь! - А что он еще мог сказать? Отказаться? Так старший лейтенант его живьем схарчит, без горчицы.
- И пушку свою береги. - Кречетов посмотрел на исхлестанное пулями и осколками орудие. - В музей мы ее после Победы отдадим. Посмотрит человек и сразу поймет, что такое война. Береги свое орудие. А сдашь в музей, можешь опять за баранку садиться. В мирное время пушка нам ни к чему. Делом будем заниматься. Понял?!
- Понял. - Куда ему было деваться?
- А это что за свалка? - Кречетов пнул ногой гильзу, она покатилась, ударилась о другую, та ударилась сразу о две, и звон пошел по всему окопу. - Гильзы валяются, ящики разбросаны... Лихачев: бардак ликвидировать! Раненых и пленных переправить на КП, привести расчет в нормальный вид!
Так получил свой первый втык уже в должности командира орудия Лихачев. Он с грустью подумал, что врубать ему теперь станут гораздо чаще.
А Кречетов пошел к окопу Исаева. Постоял там, вспомнил каждого. Было отделение Исаева, и нет его. Не научил он своих воевать...
* * *
Вернулся Кречетов на КП и первым делом сел писать донесение в штаб корпуса. Доложил, что ночная атака отбита. Уничтожено одиннадцать танков и до роты пехоты. Мост наш. И еще сообщил, что потери велики: выбыли из строя три четверти личного состава и одно орудие. Отряд, прикрывающий мост, насчитывает сейчас девятнадцать человек. Имеется два орудия с неполными расчетами и восемь ящиков снарядов. Стрелковое оружие боеприпасами обеспечено.
Вот так коротко и доложил. Не мастер был расписывать. А помощи не просил. Сами должны понять. Только потребовал, чтобы как можно быстрей прислали транспорт за ранеными, ибо своим транспортом управиться не может.
Потом вызвал троих оставшихся в строю водителей автобата. Те привычно вытянулись перед старшим лейтенантом. На груди автоматы, у двоих на ремнях, туго перепоясавших кожаные куртки, светло-коричневые кобуры парабеллумов, у третьего на поясе - кинжал. Разжились в бою немецким оружием. Стояли орлами. Те же водители, с которыми не один месяц служил. Высокий, тощий, с лицом, потемневшим от степного солнца и ветров, Гришин, полноватый по военным временам, пухлолицый Туркин да всегда хмурый, будто сердится на кого-то, Ковалев. Те да не те. И чем-то неуловимым стали они похожими друг на друга. Из-за глаз, что ли, которые смотрели сейчас пристальней и серьезней. Видели дальше и знали больше. Посмотрели смерти в лицо. Такое бесследно не проходит.