— Так вот, — подытожил вдруг Петров, хотя я только начинал входить во вкус. — Лечить я вас не буду. Общаться с вами — не желаю, потому что, извините, лишней отрицательной энергии накапливать не хочу — она на других отзовется. И настоятельно, кроме этого, прошу вас с Ниной знакомства не поддерживать.
— Что ж такое! — воскликнул я, ничуть не медля. — Один вохровец недоделанный на меня с кулаками полез, другой — мент с широким кругозором с девушкой дружить не разрешает! Что за борзость такая, граждане! Не надо! Не надо меня на понт брать!
— Ты не юродствуй! — спокойно сказал Александр Сергеевич, но скулы у него заиграли по-ментовски уже, по-майорски уже они у него заиграли. — Ты не корчь из себя тут. Ты человек с образованием — не скажу интеллигент, правила хорошего тона знаешь и вполне способен сообразить, что после моих слов должен оставить мой дом. Прошу.
Я выдержал паузу. Не то чтобы раздумывал, нет, реакция на любое слово и дело у меня мгновенная, я уже знал, что скажу, но пауза мне нужна была в целях мхатовских. И сказал:
— Я уйду. Я делец, но не из тех, что трясут пузцами и гонором. Я только одно хочу спросить: вы в Христа веруете?
Нина так и вперилась в Петрова. Не знаю, обсуждался ли меж ними этот вопрос, но я ясно видел, что сейчас она жаждет положительного ответа.
— Верую, — сказал Александр Сергеевич, и не будь тут меня, Нина, возможно, захлопала бы в ладошки по-детсадовски, словно дождавшись Деда Мороза и новогоднего подарка.
Я любовался ею, я умолк; Петров нервничал. Задав важный вопрос, я погрузился в созерцание — и умалил этим свой вопрос, и оскорбительно обошелся с ответом Петрова.
— Ну так что? — поторопил меня майор.
Я по-прежнему созерцал нечто свое, внутреннее, гораздо более ценное, чем наши пустяковые беседы. Однако пришлось вернуться. Нехотя очнувшись, я продолжил:
— А раз веруете, Александр Сергеевич, почему ж гоните? Если видите что-то во мне, — говорил я с полной и абсолютной серьезностью, которой не добился бы от меня ни один психиатр, говорил я этому отставному майору с шизофреническими творческими наклонностями, — если видите что-то, то скажите и мне, потому что, вам же известно, человек сам себя подчас не знает!
— Не подчас, а всегда, — поправил меня Петров, чувствуя уже надо мной некоторую власть.
— Ну всегда. Так помогите!
— Это не болезнь у вас. А может, и болезнь. Но я такие не лечу. Поп лечит — если сами в Бога и церковь веруете. В чем сомневаюсь. Знаю одно — вы человек страшный, опасный, на все готовый.
— Позвольте! Вы это — с такой уверенностью, у меня мурашки по коже! — Я сказал это не Петрову, я обратился к Нине с этими словами, как будто именно ее просил пожалеть меня, объяснить мне, а она сидела, вжавшись в кресло, и смотрела уже не на нас, а куда-то между нами. Может, вспоминала положения научно-популярной книжки «Познай самого себя». — Если я не чую своей умственно-психической сути, то вы-то свою — чуете?! Вы — майор милиции в отставке, вы не в отделе кадров, судя по вашему цветущему виду, работали, не в детской комнате милиции, вы, я думаю, и по сусалам давали людям, а то и убивали. Отвечайте быстро и честно — убивали людей?
— Двоих, — твердо и спокойно ответил Александр Сергеевич. — Одного, правда, могли спасти. Не довезли. Далеко было. Степь. Казахстан.
— Ну, будем считать — полтора. Полтора трупа на вашей совести…
— Ты еще пошучивать будешь, сопляк! — взревел наконец отставной майор, побагровев, что сделало его еще мужественней.
— Не буду! — приложил я руки к сердцу. — Дурная привычка, в пионерлагере били за это: язык без костей. Но коли вы убивали-таки людей, то какое право вы имеете меня выпроваживать только на основании каких-то догадок, каких-то ваших шестых чувств, которые я уважаю, тем более газета «Неделя» о них пишет тоже с уважением и подробно? За что вы мне не велите, тут я подчеркнул, — дружить с Ниной, по отношению к которой у меня самые чистые намерения?
— Не надо! — сказала Нина. — Не надо никаких намерений. Я вам повода не давала.
— Да я, может, к примеру. Как он смеет, — взвился теперь уже я, — как он смеет, самопальный, видите ли, художник, посредственный поэт и бездарный струнощипатель, как он смеет вот так с ходу клеймить человека! Кому — если по-христиански — дано это право? А?
Тут уж паузу взял майор. Но паузу не мхатовскую, а истинно майорскую, натуральную, будто не было за его плечами картин, и стихов, и чтения художественной классической литературы, а были только бездумные нудные дежурства или унылые разбирательства с жульем средней руки да ловитва преступников, укравших средь бела дня у глухой бабушки утюг и бутылку водки, — а потом: прийти домой, скинуть сапожишки, взопревшие носки и мышиные штанцы — да щец похлебать, да задремать у телевизора, накрывшись газетой.