А кого это я спрашиваю? Следователя, которому отнесу эту тетрадь? Или будущего психиатра? Или друга сокровенного, которому захочу покаяться? Или, упаси Бог, читателей, которым предложу все это в виде занимательного повествования? Или чертиков, которые мерещатся по углам? — но мне никакие чертики не мерещатся и не мерещились даже в ту пору, когда я допивался до тяжелых похмелий. Будем считать, что я себя спрашиваю — на «вы». Но зачем мне себя спрашивать, если и без вопроса знаю ответ?
ПОТОМ.
После шестнадцатого октября, после дня ее рождения.
Естественно, она сказала, что звонит в последний раз и только для того, чтобы выразить возмущение по поводу моего поведения, по поводу того, как я вел себя по отношению (волнуясь, она выражалась довольно коряво) к замечательному человеку Александру Сергеевичу Петрову, подобных которому она не встречала всю свою жизнь, да еще позволил (это я, а не Александр Сергеевич) высказать грязные предположения по поводу их взаимоотношений, в то время как, кроме деловых контактов, тут ничего нет и быть не может.
— Во-первых, — сказал я, — что погорячился — признаю. Но грязных предположений не делал. Пошлые, убогие — но не грязные. И сам же в них, если помните, усомнился. Во-вторых, зачем вы оправдываетесь?
— Я — оправдываюсь?
— Не только оправдываетесь. Вы говорите неправду.
— Что?!
— Положим, у вас к нему отношение как к учителю, как к старшему товарищу. А у него к вам? Или я слепой и глухой? Я не такой чуткий, как Александр ваш Сергеевич (хотя то, что он убийца — вы слышите меня? угадал!), но понять его отношение к вам вполне могу. Скажите еще раз неправду. Это ведь легко.
— Ну, пусть так, — сказала она после паузы — не мхатовской, как у меня, и не тугодумной майорской, как у Петрова, а после паузы женской — когда за полминуты решается вопрос: продать близкого человека ради случайного красавца или не продать. Вопрос, насколько я знаю женщин, всегда решается в пользу красавца. (О том, что я красавец, говорю без хвастовства и кокетства. В году двенадцать месяцев. Зимой холодно, а летом тепло. В пятиэтажных домах — пять этажей. Я — красавец. Ряд равноправный.)
— Пусть так, — сказала она наконец, — он действительно… Но он культурнейший, воспитаннейший человек, он ни словом, ни намеком…
— Извините — это до тех пор, пока он не чует соперника. В вашем курсанте он соперника не чуял — и молодец, и прав.
— Слушайте…
— Послушаю. Но дайте договорить, очень прошу. Во мне же он почувствовал соперника — и серьезного. Вот и взвился, вот и нарисовал меня каким-то сущим дьяволом. Представляю, что он еще обо мне наговорил!
— А вот и врете. И ни черта не понимаете в этом человеке! Он ни слова, клянусь, ни слова о вас не сказал.
— Неправда. Он должен был хотя бы сказать, что вот именно ни слова обо мне не скажет или что-то в этом роде.
— Ну так. И всё.
— Вспомните, очень прошу, в каких именно выражениях он это сказал.
— Это неважно.
— Боитесь?
— Чего?
Она опять сделала паузу. И опять предала близкого человека.
— Он сказал, что у него такое чувство, будто наступил на жабу. Противно. И я его понимаю, кстати. Довольны?
— Очень!
Я был действительно доволен. Александр Сергеевич умница, он не будет подробно изливать свою неприязнь к сопернику, называть его подлецом, страшным человеком — или, к примеру, несчастным. Все эти слова, не дай бог, заинтересуют девушку, не дай Бог, захочет узнать: почему подлец, почему страшный, почему несчастный? Нет, самое лучшее — как плевком — одним словцом пренебрежительно уничтожить человека. И словцо хорошее: жаба. Девушки жаб не любят: зеленые, холодные, пупырчатые и всегда неожиданно выскакивают из дачной травы, норовя прыгнуть на босые ноги. Отличное словцо, отличный образ, хорошо усваивается памятью.
Все это я Нине объяснил — и она отрицала, поминутно собиралась прекратить разговор. Но дело было уже сделано.
— Вы ведь как коллеги и специалисты обсуждаете своих пациентов, ведь так? Это не сплетничанье, это профессиональный разговор. Почему же он отделался одной жабой, а вы — почему, почему? — не спросили, что он имел в виду, называя меня в лицо несчастным человеком, хотя вам до смерти хотелось спросить? Тут, правда, он поспешил, он не успел подумать о возможном влиянии этого диагноза на ваше отношение ко мне.
— Вы чушь какую-то несете. Он не хотел об этом говорить, вот я и не стала спрашивать.
— Но хотелось спросить?
— Да, — ответила честная девушка.
— И при случае спросите?
— Возможно.
— Огромная просьба: позвоните мне в последний раз — и пусть это будет действительно последний раз — и скажите, что он имел в виду, когда назвал меня несчастным. В конце концов, есть у меня право знать о себе?! При этом повеления его выполню — и с ним не буду дружиться, коль не хочет, и вас домогаться не буду.