— Пошла ты со своей клиникой, дура! — вяло сказал я и бросил трубку.
Были звонки. Не подошел.
Адреса она моего не знает — вот что плохо. Сейчас примчалась бы. Надо при случае сообщить адрес.
Звонки с разными промежутками раздавались в квартире весь день. Потом я узнал, что один из звонков обошелся мне в полмиллиона убытка. По масштабам 94-го года — не так уж много. Но и не двадцать копеек.
Вечером я все же снял трубку.
— Мне, собственно, наплевать, тешьте свою тоску, — сказала Нина. — Я просто подумала: у вас и жрать-то нечего. Мне и на это наплевать, примите как инстинкт женщины, которая не может не думать о голодающем мужчине — хотя он ей совершенно посторонний.
— Не беспокойся, с голоду не помру.
— Идиот какой-то, — сказала Нина. Я чуть не задохнулся от счастья и нежности — впервые. Именно так она сказала: «идиот какой-то». Так о близком говорят, о муже, о женихе, о любовнике, о друге — меня все устраивало. Бог послал мне этого Александра Сергеевича, как он мне все облегчил, как он мне помог! В День советской милиции — или такого праздника уже нет? — ну, российской! — поставлю свечку во здравие Александра Сергеевича Петрова, майора в отставке, художника, поэта, барда, замечательного человека!
— Ну хорошо. Я скажу, что жрать нечего. Ты хочешь что-нибудь принести? Это опасно. Я наброшусь на тебя. Ясно?
— Тогда вы симулируете. В таком состоянии не набрасываются.
— У меня особый случай.
— Вы весь — какой-то особый случай. Я вас не понимаю.
Ах, девушка какая хорошая! — даже мыслей своих скрывать не умеет. Тут я подумал, что соврал. Мысленно соврал — фразой этой и интонацией. Потому что фраза и интонации были как о посторонней. Или еще я это называл: объект. А было уже — другое.
И я сказал:
— Слушай, не надо ничего этого. Не особый я случай. Я действительно очень хочу тебя, как бы это… употребить. После этого ты мне будешь не нужна. Я никого так не хотел. Ты хороша, стерва. Очень хороша. Я тебя как живую перед собой вижу: и глаза, и волосы, куда руки запускать, и плечи гладкие, хрупкие, и грудь, вот одна, а вот другая, венерины холмы, как поэты говорили, а на холмах — восхолмия, твердые, напрягшиеся — и ты это чувствуешь, живот твой вижу с впадинкой и золотистое внизу, особенно когда свет сбоку, и ноги вижу — от сгибов у бедер до округлых коленей, до тонких лодыжек…
— Хватит! — закричала она. Закричала — когда я уже все сказал о ней.
— Повторяю: употребить тебя хочу, и больше ничего, и мог бы, мог бы, уж поверь, несмотря на происки твоего майора, — но не хочу. Тебя не употреблять, тебя любить надо. Оставайся жива-здорова, выходи замуж за Сережу, уезжай к черту!
Тут я ее просто-напросто обматерил — семиэтажным, которому меня научили мои деловые партнеры с восьмилетним образованием, тот же Станислав Морошко. Впрочем, эту науку каждый с детства знает. И все же есть такие коленца! И грубо — и что-то мужское, мужицкое, сильное, отчаянное и разбойное, как сарынь на кичку, есть в таких коленцах!
Она молчала.
Потом — медленно:
— Прав Петров. Ты — страшный человек. Есть, которые притворяются, а ты по-настоящему. Ты откровенно страшный. Любуешься этим, что ли? Был у меня один — тот мелко-страшненький оказался. Ну то есть — даже убить может, но с визгами, с истерикой, а ты, наверно, глазом не моргнешь.
— Пошла ты со своим майором, знаешь, куда? Я в жизни никого всерьез не трогал, разве только Сережку твоего, и то сдуру, психанутость какая-то накатила, я надеялся — он меня сделает. Я зимой, старшеклассником еще был, нашел в сугробе нищего безногого — на пустыре, на окраине, два часа нес его на себе до дома, руки отморозил, даже отрезать хотели. Не хвастаюсь, а просто — нечего на меня валить. Я нормальный человек. Если есть что ненормальное — тебя хочу. Не люблю и не мечтаю полюбить, просто хочу. Маньяком стал — но в одном направлении.
— А любить что, не пробовал даже?
— Два раза попробовал, хватит, я ведь рассказывал уже. Слушай, я видеть тебя хочу. Не трону, клянусь, матерью клянусь, Богом самим, посидим просто, посмотрю на тебя — и всё. Видеть тебя хочу… Ты где?
— Я здесь, — послышался тихий голос. И не растерянный ничуть, не задумчивый — потому что женщины в таких ситуациях не растеряются, не задумаются, ими другое что-то движет. Шестое чувство, может, как у майора Петрова.
— Ладно, — сказала она. — Сейчас еще не поздно. Но пока доберусь… Я ведь на той самой окраине, где безногие на пустырях валяются. Три дома, а вокруг степь. А ты наверняка в центре.