— Я ведь секс не люблю и с кем попало не лягу, — продолжала Мерилин. Я эротику люблю и люблю тех, кто мне нравится. А мне мало кто нравится. Ты нравишься. Ты на американца похож. Ковбой.
— Ты была в Америке?
— Щас прям. Но кино же. Я этих фильмов пересмотрела…
— Знаешь что? Ты уже устала от этого, у тебя печень болит. Убери-ка все, кроме еды, покушай как следует да отоспись за все свои бессонные ночи.
— А ты?
— А я поеду домой. Меня жена ждет.
— Не поняла. Прости уж дуру — не поняла.
Мне стало жаль ее. Я сказал:
— Ты тут ни при чем. Просто я чувствую, что не рассчитал силы. Я две недели работаю как проклятый и почти не сплю. Я не смогу ничего. Извини.
Никто другой из мелких гордецов (а почти все мужчины — мелкие гордецы) на моем месте не стал бы придумывать такую позорную отговорку. Но я не мелкий гордец. И я действительно хотел домой, к Нине, к жене. Причем чувствовал влечение к ней большее, чем обычно.
— Какого же черта… — начала Мерилин, но тут же себя остановила. Как ни малоразвита она, а по-женски умна и понимает: задевать мужскую честь попреками относительно слабости — опасно. А вот поднять боевой дух, помочь реабилитироваться — дело чести, святой долг каждой настоящей женщины.
И она усадила меня в кресло, скинула с себя халат и начала поднимать мой боевой дух. Приникнув к чреслам моим.
Я изнутри себя наблюдал за собой — внутренним же. Да, вожделею, пожалуй, но нехотя — и вполне способен держать себя в руках. Пусть она там себе копошится, вздыхает, хлопочет, все это напрасно.
— А вот и врешь, вот и врешь, — шептала Мерилин, эротически трудясь. Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у меня не было такого мужика!
И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне нечленораздельно холодный наблюдатель — как король, обнаруживший себя голым, — и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая ногами, несет добычу, швыряет на постель — и набрасывается.
Даже и в этой ситуации, ничего к Мерилин не испытывая, я не мог не постараться покорить ее своим искусством — и старался. Привычка.
…Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне.
— Когда в следующий раз?
— Не знаю.
— Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу. Сережа! Сережа! Сережа!
— Ну?
— Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой…
— Знаю, — сказал я. — Завтра заеду, заберу ключ от квартиры.
— Почему ты не останешься?
— Не твое дело.
— Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей любви! — воскликнула Мерилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в эту минуту).
Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный.
Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный запах примешивается к запаху моего одеколона?
Не спросила — не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно? Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает временное увлечение супруга? Значит — и себе может разрешить?
Что-то рухнуло.
Что-то сломалось во мне.
Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше. Но — молчала.
И так я просидел очень долго.
И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила:
— Что-то случилось?
— Пустяки. Уже прошло.
Но ничего не прошло — и пройти уже не могло.
Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность — как в пору поисков той, которую… — и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только повод, только повод.
Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик Морошко: поговорить о деле. Говорить-то он говорил, но пялил глаза на Нину абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать.
Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал:
— Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки существуют. Ты хозяйка дома — и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости.
— Разве он тебе товарищ?
Я промолчал.
— Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла?
— Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик — дерьмо, но я-то что тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории, которые я тебе рассказывал, — как меня красиво бросали? И не хочешь поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты меня ненавидишь?