— И ты в том числе?
— И я, — сказал Писатель.
И солгал.
Помочь он Лилии не может, да она и не приняла бы помощи. А заходит к ней — пообщаться, на самом деле раздраженно испытуя в ней несокрушимую невинность идеальной жены (при том, что она ничьей женой не является), его эта идеальность дразнит и уязвляет, и не раз подъезжал он к Лилии, мечтая превратить ее из идеальной жены в идеальную любовницу — и даже как-то, отчаявшись, объяснил ей, что если она не перейдет в эту другую категорию (с его, например, помощью), то ей обеспечены к сорока годам неврозы, депрессии и т. п. Лилия выслушивает спокойно, не умея обижаться на посторонних, даже когда ей хамят, и говорит:
— Что ж, чему быть…
И тут друзья подошли к пятиэтажному дому.
— Здесь, — сказал Писатель. — Давненько я тут не бывал, с полгода уже…
Глава шестнадцатая
Лилия и бойскаут.
Дверь им открыл длинный подросток, при виде которого сразу становилось ясно, что говорит он басом. Но подтверждения этому друзья не дождались: ничего не спрашивая (узнав Писателя, но даже не кивнув ему), подросток впустил их в квартиру. И скрылся.
Друзья переглянулись и стали потихоньку продвигаться, озираясь и ища живое. Живое оказалось в кухне, но признаков жизни не подавало. Голова его с нечесаными космами лежала на столе, невообразимо грязном, с пустыми бутылками и стаканами.
— Новый сожитель? — тихо спросил Змей.
Писатель пожал плечами и громко сказал:
— Здравствуйте!
Голова зашевелилась и поднялась.
Они увидели женское опухшее лицо, на щеке четко прорисовался красный след от чайной ложки, на которой оно, лицо, лежало.
Глаза были туманны, но вот в них появился проблеск сознания: она узнала Писателя.
— Ба, кто пришел! — сказала женщина. — Выпить есть?
— Нет.
— А чего же ты пришел?
— Я?.. В гости.
— Кто так в гости ходит, с. е., х. т. в. з., п.!
— А не хватит тебе, Лиля? Ты давно?
Лилия вздохнула и сказала:
— С недельку.
— Надо перестать.
— Учи ученого, е. т. м., к. б.! Закурить хоть дай хотя бы!
Писатель дал ей сигарету.
— Ваньк! — закричала Лилия. — Где Костик?
Ответа не было.
— Ваньк! — грозно повторила Лилия.
Нет ответа.
Лилия взяла стакан и разбила о стену.
— Ваньк!
Подросток явился и встал в двери.
— Где Костик, я спрашиваю!
— Не знаю, — ответил подросток долгожданным басом.
— А Матюша где?
— В школе.
— А Проша где?
— В школе.
— А почему же ты не в школе, е. т. м., с. с.?!
— А потому, что я ее в этом году закончил уже.
— Серьезно? — удивилась Лилия. — Молодец! Это надо отметить!
Подросток на это предложение не отреагировал, ушел.
Писатель, взволнованный, потрясенный, сел против Лилии, не обращая внимания на грязь.
— Лиля, что случилось? — спросил он. — Что с тобой? Ты пьешь, куришь!
— Все в порядке. Я счастлива.
— Но ты же болеешь, тебе лечиться надо!
— Может, и надо, — не стала спорить Лилия. — А деньги где?
— Деньги есть! Вот! — Писатель нетерпеливо протянул руку, и Парфен вложил в нее деньги. — Вот! Три тысячи долларов! И вылечиться можешь, и старшему сыну поможешь в институт поступить, и младших в порядок приведешь. Надо еще? — я принесу еще!
Лилия долго смотрела на деньги.
— Не верит, — сказал Змей.
Она взглянула на него, поднялась, подошла к крану и долго умывала лицо холодной водой. Умылась, утерлась серым полотенцем.
— Откуда это? — спросила.
— Я премию литературную получил. Большую. Я всегда тебе хотел помочь, ты же знаешь.
— Чего ты хотел, я знаю!..
Она села и опять уставилась на деньги.
Потом подняла уже почти трезвое, просветлевшее и похорошевшее лицо (и Змею с Парфеном как-то сразу легче на душе сделалось):
— Я знала, — сказала она. — Я знала, что рано или поздно так и будет. Я рвалась и упиралась — и оказалась на донышке. Я перестала рваться и упираться, и все само собой появилось. Только так в жизни и бывает. Господи! Заново жизнь! Господи!
Она смеялась и плакала.
Тут послышался стук двери, и в кухню вошел молодой человек лет тридцати с бутылками дешевого вина в руках. Но выглядели они в его руках как-то невинно, да и у самого у него вид был невинный: аккуратный, подтянутый, он похож был на пионервожатого (это для тех, кто помнит, что такое пионервожатый, если ж современным языком сказать: на престарелого бойскаута) с неистребимой какой-то детскостью в лице, но затвердевшей при этом в жесткие непреклонные контуры.