…Парфен привел себя в порядок, ощупал: все цело.
Ладно! — мысленно сказал он веско, будто не Миле, а всему поганому и опоганившему его, Парфена, человечеству.
И я-то знаю, что означало это отчаянное и зловещее «ладно» и во что оно вылилось, читателей же покорнейше прошу потерпеть.
Глава двадцать пятая
Искушения во власти. Провал театрализации. Полный провал. И вообще опять тю-тю.
— Искушал кого-нибудь? — спросил Писатель Парфена.
— Хренотень это все! — ответил Парфен. — Искушения эти… Впрочем, напоследок хотел бы я на реакцию некоторых посмотреть!
— Почему напоследок? — спросил Змей.
Парфен не ответил, а прямиком повел друзей к большому административному зданию. Парфена внутрь согласились пустить беспрепятственно, на Писателя выписали пропуск по паспорту, который он всегда носил с собой на всякий случай, а вот у Змея паспорта не было ни с собой, ни вовсе. Он его потерял где-то лет пять назад и с тех пор не нуждался в нем. Решили, что он посидит в вестибюле под охранительной сенью милиционера-привратника, а они быстренько обернутся.
Зайдя в одну из комнат, Парфен свойски сел к компьютеру и настучал короткий текст и распечатал несколько бумажек. В другой комнате у секретарши взял с прибаутками гербовую печать и тиснул на бумажках.
А потом зашел с Писателем в один из кабинетов.
Там деловито сидел лысоватый человек в очках, одной рукой что-то писал, а другой говорил по телефону. Он разрешающе кивнул, и они вошли.
Кончив говорить, но продолжая писать, лысоватый вопросительно посмотрел на Парфена. Парфен молча положил перед ним расписку и две тысячи. И приготовился объяснять. Но не пришлось. Лысоватый, шевеля губами, прочел: «Я… согласен продать душу черту… тысячи долларов… Печать, подпись…» И опять занял делом обе руки: одной подписывал бумажку, другой теребил доллары, считая. Бумажку вручил Парфену, доллары прикрыл папкой.
— У тебя все? — спросил Парфена.
— Вообще-то…
Зазвонил телефон, лысоватый начал говорить.
Писатель и Парфен постояли и вышли.
— Да… — сказал в коридоре Писатель.
— Да… — сказал Парфен. — Вот тебе и театрализация злодейства. Вот тебе и артефакт, как говорит твой Гений. Ладно, еще в один кабинетик сунемся.
Человек в другом кабинетике, похожий на самого Парфена, но чуть потолще, обрадовался ему как родному:
— Парфеныч навестил! Проходи, дорогой! Где был с утра?
И Писателю вежливо кивнул, глянув потом на Парфена: следует ли знакомиться? Нет нужды, ответил взглядом Парфен.
Двойник Парфена, видимо, до этого бездельничал, потому что гостям был рад искренне. Чаю налил, пепельницу подставил, анекдот рассказал.
— Тут такая история, — приступил Парфен. — Выдвигаем нового кандидата.
— Кого и куда?
— Это я тебе потом. Но странное условие, понимаешь. Надо черту душу продать.
— Чего?
Парфен положил перед двойником бумажку.
Тот прочел, вспотел и потянулся к телефону.
— Не звони. Приказано с каждым беседовать отдельно. Вот человек из Москвы уполномочен.
— Но условие действительно странное. Парфеныч, объясни, свои же люди! И деньги живые?
— Вот, — выложил Парфен.
Двойник пересчитал и вспотел еще больше.
— И с каждым отдельно?
— Отдельно. Все знают, что другие знают, но никто не знает, кто именно знает. Умные молчат и не задают вопросов.
Двойник совсем взмок. Он встал и начал расхаживать по кабинету. Принял решение. Сел за стол. Сказал строго:
— А вы знаете, что это такое? Ты, Парфеныч, знаешь, что меня мама крестила и я — вот! (рванул из-под галстука, из-под рубашки) — крестик не снимаю?! Ты знаешь, что я пощусь, в церковь хожу, что я Богу своему истинному… — тут голос двойника истерически сорвался.
— В общем, — успокоился он, — две тысячи — это смешно. Небось другим по десять отламывают.
— Всем по две, честное слово. Ну, тысячу могут еще накинуть.
— Но не мне, значит?
— Могу и тебе, — Парфен доложил оставшуюся последнюю (не считая, естественно, тех тридцати, что у Змея) тысячу.
Двойник пересчитал, поставил подпись.
— Что же это за времена! — горько сказал он. — Неужели других методов нету к прогрессу?
— Нету.
— Скурвишься с вами!
— Расписочку-то отдай, Димыч.
— Какую?
— Расписку! Димыч, не шути!
— А я разве не отдавал? — изумился двойник Димыч.