И он побрел, как раненый, держась руками за живот, пошатываясь.
Час ли прошел, два ли. Фонари зажглись.
И вдруг он вышел. Если б были силы, испытал бы счастье. А сейчас просто тупо понял: напротив почтамт. От него туда, по этой улице. Там – дом. Идти. Надо идти.
Он шел и дошел до здания цирка. Кругом было людно. Наверное, на него смотрели. От него шарахались. Смеялись. Глупые люди. Какое ему дело до их мыслей! Ему надо домой, вот и все. Только передохнуть.
Он свернул к скверу, что напротив цирка. Сел.
Вскоре рядом сели несколько.
Подростковые голоса.
Мальчики, ласково подумал Парфенов. Я почти уже дома.
– Да не бойся, не смотрит никто! – голос.
– Я не боюсь, а ты все равно встань вот так.
Руки лезут в карманы пиджака, брюк.
– Вот сволочь! Ни копейки нет.
– Алкаш!
– Пиджак снять?
– Он тебе нужен?
– А для хохмы. И штаны тоже. Вы прикройте, прикройте!
Тело Парфенова дергается – как марионетка в руках неумелого кукольника. С него снимают пиджак. Брюки. Остальное. Он голый. Но ему все равно. Лишь бы перестали дергать.
Перестали.
Вот и спасибо.
Можно идти.
И он опять пошел.
Он сохранил ум и даже хитрость!
Он не пошел по улице Чапаева, где больше людей и милиционеров. Он пошел по улице Рахова. Там людей меньше, хотя машин столько же. Но машины менее страшны. Пусть смотрят. Глупые люди. Главное – дом все ближе. С каждым шагом.
Он шел и шел, глядя в землю.
Поднял голову: дом. Его дом. Светятся окна.
Так быстро? Не прошло и часа, не прошло и дня, не прошло и вечности!
– Здравствуйте, Пал Палыч! – старушечий голос.
– Здравствуйте, – вежливо ответил он.
Его знают и уважают. Его любят.
Бесконечные ступени лестницы.
Всё. Дома.
Лицо женщины, которую он любит.
– Паша!!!
– Ничего. Поздравьте меня – я жив!
– Отец?!
– И ты дома? Это приятно. И твоя жена? Пусть уйдет, мне стыдно.
– Паша, что это?
– Это я. Мне ванну. И вина. Пожалуйста. Или умру.
Пахучая жидкость. Зубы стучат о стекло. Теплым огнем внутрь. Радуга по телу. Голова проходит, и это кажется невероятным.
Приходит ясность.
И он вдруг понимает, что голый, понимает по-настоящему.
Он понимает – всё.
И почему-то начинает сотрясаться крупной дрожью.
Его усаживают.
Дают чего-то горького. Лекарство?
Рука жены.
Он берет ее и припадает к ней губами.
Рука почему-то влажная и соленая.
Глава тридцать девятая
Лишняя сотня
Змей плакал, а люди думали, как бы смыться – но чтоб другие не заметили. И замешкались поэтому.
И вдруг голос Лидии Ивановны, матери Серегиной (Сергея Углова, Змея то есть):
– Куда ж вы, гости дорогие? А выпить не хотите разве? И денежки отдайте, Сережа ж говорит: чужие, а он чужого сроду не брал. Сколько там, Серег? Ты слышишь?
– Двадцать… одна… тысяча… – заикаясь от горестного плача, вымолвил Змей.
– Вот двадцать одну тысячку и соберите обратно, вы ж люди или нет? – сказала Лидия Ивановна.
И все посмотрели на веранду, на стол, за которым стояла Лидия Ивановна. Уютно горела лампа над столом (разве вечер уже?). Новая закусочка разложена. А главное – бог весть откуда – несколько бутылок водки появилось! Разве от этого уйдешь? Деньги деньгами, но о душе надо подумать или нет?
– Так и совесть пропить недолго! – рассудительно сказал Братман, выкладывая на стол 1 200 долларов.
– Человека с ружьем на нас нет! – сказал Немизеров, выкладывая 1 000.
– В русском жанре живем! – сказал Боровков, выкладывая 1 600.
– Такой поворот! – сказал Дмитровский, выкладывая 800.
– Даже странно, – сказала Аня Сарафанова, выкладывая 3 500.
– Алчность – второй язык кровопийства, – туманно сказала Вера Лавлова, выкладывая 1 200.
– Б. жизнь! – сказала Надюша Свирелева, выкладывая 900.
– Эх! – сказал Эдик Бойков, выкладывая 200.
– Ух! – сказал Валера Володько, не выкладывая ничего.
– Ах! – сказал Игорь Букварев, выкладывая 2 400, которые неизвестно откуда у него взялись.
– Ха! – сказал Горьков, выкладывая 5 300.
– Хе! – сказал Петухов, выкладывая 600.
– Ху! – облегченно сказал Саша Филинов, выкладывая 1 100.
– Хм! – иронически сказал Витя Шушаков, выкладывая 1 300.
И больше никто ничего не выложил.
Ольга Дмитрук глянула и через пять секунд сказала: двадцать одна тысяча сто долларов.
– Ошибочка! – радостно закричал Сергей Углов, размазывая слезы по лицу. – Должно быть ровно – двадцать одна тысяча!
– Проверьте! – обиженно сказала Ольга.
Стали проверять, три раза пересчитали (начав при этом выпивать и закусывать). И все три раза оказывалось, что откуда-то появилась лишняя сотня. И тем более это было невероятно, что никто из присутствующих долларов сроду и в руках-то не держал!
– Ладно! На праздник! – скинул Змей лишнюю сотню, как скидывают некозырную карту.
Мигом побежали менять ее у продавщицы Лены Вложиной, всегда имеющей денежку в кубышке, по льготному для нее курсу. Вернулись с вином, водкой, закуской и с писателем Иваном Алексеевичем Свинцитским.
– Блин! – закричал Змей. – Кого мы видим! Выпей, душа!
– Я выпью, – не стал спорить Иван Алексеевич. – А ехать не пора ли?
Глава сороковая,
объясняющая появление Писателя и его вопрос
Иола надеялась, что у мужа обычный запой.
Вот, бормоча: «Сейчас, сейчас», – пошел на кухню, шарится там. И найдет: Иола предусмотрительно купила бутылку водки и поставила в холодильник.
Хлопнула дверца холодильника.
Слышатся звуки, значение которых Иола безошибочно понимает. Сейчас он выпьет и опять ляжет спать. Всегда так бывало. День-другой он выпивает бодро, с разговорами и движениями (вполне умеренными), потом начинает вянуть, вянуть – и спать. Выпьет – поспит, выпьет – поспит. Спит все больше, пьет все меньше. Так и отходит помаленьку.
И ни в какой Владивосток, конечно, не поедет. Мало ли куда он собирался уезжать. Даже за границу. Даже немецкий язык начал самостоятельно изучать, избрав страной дальнейшего жизненного пребывания почему-то Австрию, в которой никогда не бывал.
Он не знает, что Иола, старательно помогая ему в жизни и творчестве, через два года собирается расстаться с ним.
И это покажется слишком странно, если хотя бы вкратце не рассказать ее историю.
Когда погиб ее отец, Иоланта была тринадцатилетней красивой девочкой, отличницей, разумницей, утешением овдовевшей матери. Но мать, больничная санитарка, не могла оказать дочери ни интеллектуальной, ни моральной поддержки. Она надеялась на одно: что Иола удачно выйдет замуж за хорошего и обеспеченного юношу.
Иолу же другие проблемы заботили. С ней случилась банальная для поры юности, да и вообще для жизни, история: в нее влюбились сразу два мальчика, а она не знала, кому отдать предпочтение. Вот ей уже четырнадцать, уже пятнадцать, вот она уже школу заканчивает, мальчики по-прежнему в нее влюблены (не считая других, влюбляющихся попеременно и временно), а она по-прежнему к обоим относится с большой симпатией, ни тому, ни другому ничего не позволяя – в ту пору, когда другие девушки, гораздо менее красивые, приобретают на глазах опыт и поцелуев, и объятий в подъездах, и – некоторые – первого голенастого бестолкового секса.
Шутки шутками, но какие тут шутки, если Иола покоя себе не находит, если она влюблена в обоих, не спит ночами и решает, как быть.
Но и того мало! – сменились соседи и въехала семья с сыном-студентом, который в тот же вечер пришел знакомиться – и совершенно Иолу очаровал. И она через неделю нашла в своей душе, что влюблена в него. Сперва была радость: эта любовь поможет избавиться от предыдущих. А потом почти ужас – когда поняла, что и прежних двух продолжает любить.