Казалось, море дышит.
Во всем этом было какое-то ожидание, какая-то тревога. И мы эту тревогу почувствовали.
Мишель вынул из кармана динамитный патрон, я взялся за ружье. Петр на корме пристально вглядывался в воду, глаза у него заблестели.
Голландец отложил корзину в сторону и сунул руку в карман. На лице у него появилось выражение тупой недоуменной подозрительности.
То, что произошло дальше, заняло не больше двух минут.
Петр вдруг поднял весло и с силой ударил плашмя по воде. Мы еще не успели удивиться, как вдруг прозрачная вода начала мутнеть, в глубине обозначились какие-то ветвистые белые трубки, которые тянулись к лодке. И одновременно раздалось сильное щелканье. Как будто кто-то ударил бичом.
Вода сделалась еще темнее, побурела. Лодку сильно толкнуло. Вода загустела, на наших глазах она превратилась в какое-то желе, а через мгновение это была уже вообще не вода, а что-то твердое, живое.
Месье, в это трудно поверить, но лодка вдруг оказалась лежащей на живой плоти, на чьем-то гигантском теле, бесформенном, безглазом, безголовом, которое корчилось под нами и пыталось схватить лодку, но только выдавливало ее наверх.
Сзади раздалось ругательство рыжего, затем мои уши ожег револьверный выстрел. Я услышал чей-то слабый крик.
Но ни я, ни Мишель не могли оглянуться: лодка так накренилась, что мы чуть не вывалились наружу, в объятия этой плоти, которая корчилась под нами.
Мишель схватился за борта, а я уперся дулом ружья во что-то упругое, пульсирующее. Это упругое вдруг подалось под моим напором и потянуло ружье. Я бросил ружье и попытался оттолкнуться руками от этой плоти и так боролся какие-то мучительные мгновения, стараясь сохранить равновесие. А скользкие мускулы ходили под моими ладонями.
В этот момент чья-то рука схватила меня за волосы и потянула наверх.
Тут же надо мной мелькнуло тело Мишеля в стремительном изгибе.
Где-то неподалеку раздался грохот взрыва. Я понял, что Мишель кинул динамитный патрон.
И тотчас все быстро пошло обратным порядком. Бурая плоть превратилась в желе. Желе мгновенно растаяло. Лодка выпрямилась. Вокруг снова была вода, мелькнули и пропали белые трубки.
Прошло две или три секунды – и лодка уже качалась на спокойной, прозрачной воде.
Хозяин появился, и хозяин исчез.
Мы с Мишелем, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Мы были так ошеломлены случившимся, что не сразу поняли, что на нашей лодке что-то изменилось. Но что? Почему нас только трое, а не четверо?
Рыжего голландца не было.
Мы повернулись к папуасу.
Он развел руками:
– Желтый туан упал. Петр хотел вытащить желтого туана, но хозяин взял его к себе.
Тут Мишель вдруг вздохнул, глаза его расширились.
Я взглянул туда же, куда уставился он, и почувствовал, что все волоски у меня на коже встают дыбом, один отдельно от другого.
Месье, я был на войне и видел много страшных вещей, но такого я не видел никогда.
Внизу, под лодкой, немного в стороне, медленно опускалось что-то похожее на большой лист бумаги, вырезанный в форме человека. Там было все – и рыжая борода, и розовое лицо с рыжим пушком на макушке, и куртка, и брюки цвета хаки. Только все это было не толще газеты, и, как мокрая газета в воде, все это складывалось и сминалось, опускаясь на дно.
«Хозяин взял его к себе».
У меня к горлу подступила тошнота, и я присел, чтобы не упасть.
Следующие несколько часов как-то выпали у меня из памяти. Помню только, что в лодке открылась трещина и мы с Мишелем по очереди откачивали воду футляром киноаппарата, а Петр все взмахивал и взмахивал своим пагаём. Потом был пляж, деревня, Петр, окруженный толпой папуасов, которых вдруг оказалось очень много в деревне…
Окончательно мы пришли в себя только на борту шхуны. Пришли в себя и принялись обдумывать то, что видели. Нас не занимала смерть рыжего негодяя, нет. Этот человек заслужил свое. Мы думали о том, что такое хозяин.
Вы понимаете, месье, гигантское животное – а оно было именно гигантским, поскольку, в то время как мы боролись в лодке, живая плоть простиралась на несколько метров кругом, – это животное не поднялось со дна. Просто вода превратилась в живое тело.
Оно не пришло к нам. Оно стало, а затем его не стало. Оно ассоциировалось как будто бы из ничего, а затем растворилось, распалось на какие-то мельчайшие, даже микроскопические частицы.