- А кто на конце, Александр Иванович?
- Вот об этом тебе знать рановато, Жора. Все понятно, или мне еще пожевать, чтобы ты проглотил?
- Все понятно, - заверил Сырцов, поднялся со скамейки, стал напротив, засунул руки в карманы широких штанин и, покачиваясь на каблуках, спросил: - на кого вы работаете, Александр Иванович?
- Ты меня по двум предыдущим делам знаешь, Жора. - Опираясь на палку, поднялся со скамейки Смирнов. - И убедился, что работаю только на себя.
Сырцов ухмыльнулся понятливо и спросил кстати:
- Сейчас у вас деньги. Бабки от кого-то идут?
21
Игорь Дмитриевич послушно гулял у полукруглой скамейки, завершавшей скульптурно-архитектурный комплекс памятника Грибоедову, который, если снять с него мундир, запросто сошел бы за известного советского писателя Евгения Воробьева, автора знаменитого романа "Высота". Гулял Игорь Дмитриевич в паре с по-английски строго элегантным пятидесятилетним гражданином, принадлежность которого к определенному ведомству обнаруживалась лишь излишней тщательностью разработки образа джентльмена на прогулке. Джентльмен первым увидел Смирнова и откровенно узнал, не скрывая, что знаком со смирновскими фотографиями и приметами. Узнал, улыбнулся встречно и, обернувшись к Игорю Дмитриевичу, взглядом дал понять, что знакомить его надо со Смирновым.
Познакомились и гуляючи пошли по осеннему Чистопрудному бульвару. Молча шли, пока не выдержал Игорь Дмитриевич.
- Александр Иванович, я так и не понял из нашего телефонного разговора для чего столь спешно необходима эта наша встреча втроем.
- Присядем где-нибудь в укромном месте, и я подробно расскажу вам и Витольду Германовичу... я правильно запомнил ваше имя-отчество? - перебив сам себя осведомился у джентльмена Смирнов и, получив утвердительный кивок, продолжил: - Зачем мне понадобилась экстренная встреча с вами.
Игорь Дмитриевич при первой встрече со Смирновым убедился в его ослином упрямстве и за бесперспективностью разговор прекратил. Витольд же Германович просто принял правила игры. Коль о цели экстренной встречи можно говорить только в укромном месте, то надо следовать в это место.
Лучшее время Чистых прудов - ранняя осень. Лучшее время для посещения Чистых прудов - где-то у трех пополудни. Нежаркое, но растлевающее размаривающее солнце сквозь уже поредевшую листву вершила свое коварное дело: редкие московские бездельники, попадавшиеся навстречу, не шли, не брели даже - расслабленно плелись в экстатической и самоуглубленной томности.
Пути Смирнова и Зверева никогда не пересекались: и тот и другой, увидев друг друга, сразу поняли это. Тем откровеннее был взаимный интерес - они, не скрываясь, рассматривали друг друга.
- Я о вас, Александр Иванович, премного наслышан, - с эдакою изысканной старомодностью завел беседу джентльмен Зверев. Экстренной встречи тема этой беседы не касалась, значит, можно.
- Стукачи нашептывали? - Поморгав, простодушно поинтересовался Смирнов.
- Экий же вы... - Витольд Германович чуть запаузил, чтобы подобрать точное, но не очень обидное слово, - неудобный в беседе человек.
- И не только в беседе, - заверил Александр Иванович, но собачьим своим нюхом учуяв ненужное хвастовство этих слов, мигом перевернулся и стал по отношению к себе грустным и ироничным: - Как всякий пенсионер, я лишний на просторах родины чудесной. Лишний, естественно мешает, а мешающий человек всем неудобен, как провинциал с мешком арбузов в московском метро в часы пик.
Все понял Витольд Германович - умный, подлец, - усмехнулся мягко и заметил еще мягче, хотя и с укором:
- Самоунижение суть гордыня, Александр Иванович. А для нас, православных, нет греха страшней гордыни.
- Для нас, православных, самые страшные грехи - воровство да лень. А гордыня... Это не грех, это национальная черта. Мы все гордимся: самодержавием, империей, развалом империи, коммунизмом, борьбой с коммунизмом, шовинизмом, интернационализмом, широтой души, неумением жить, уменьем жить, неприхотливостью, привередливостью... Иной выдавит из себя кучу дерьма в сортире и то гордится: никто, мол, в мире такой кучи сделать не может окромя русского человека.
- Ох, и не любите вы свой народ, Александр Иванович! - почти любя Смирнова за эту нелюбовь, восхитился Зверев.
- Я, Витольд Германович, - с нажимом произнес нерусское имя-отчество Смирнов, - не русский народ не люблю, а правителей его пятисотлетних, начиная с психопата Грозного, кончая маразматиком Брежневым, которые приучили мой народ соборно, как любят выражаться холуи, - пииты этого пятисотлетия, проще - стадно - гордиться, раздуваясь от национальной исключительности, а по одиночке ощущать себя ничтожнее и несчастнее любого, кто прибыл из-за кордона и не говорит по-русски.
- Дальнейших, после Брежнева, называть опасаетесь? - Витольд Германович хотел отыграться за "Витольда Германовича".
- После Брежнева, кроме идиотского путча, пока ничего и не было, - не задумываясь, легко отпарировал Смирнов.
Не заметя как, они прошли пруд и вышли к Стасовской гостинице (индийский ресторан, как всегда, ремонтировали, поэтому он был просто не взят в расчет).
- Где ваше укромное местечко? - напомнил о себе Игорь Дмитриевич.
Не ответив, Смирнов, сильнее обычного хромая на брусчатке, пересек трамвайные пути и вышел на тротуар. Игорь Дмитриевич был прилипчив, как комар:
- Так где же?
Смирнов взмахом палки очертил некий магический эллипс, охватывавший все двухэтажье по ту сторону трамвайных рельсов и вспомнил ностальгически:
- Вот тут во времена моей молодости укромных местечек было - не счесть!
И пошел себе дальше - на Маросейку. Свернул за угол. У цветочного магазинчика пересекли, нарушая, проезжую часть и уткнулись в рыбное кафе. Смирнов ласково объяснил:
- Когда оно только открылось, мы это кафе "На дне" звали. Короткое время здесь было хорошо.