Первые же столичные заботы повергли Тихона в негодующее изумление. Казначей выдал ему с Арсением девять рублёв разъездных да три рубля на купли для обители. По прежним временам даже излишне. Остановиться задумали в Кремле, на хлебосольном подворье Чудова монастыря. Но келарь назвал такие цены за проживание и трапезы, что Тихон не сдержался, согрешил словом. А голос у владыки звончатый, раскатистый, он, кажется, и начинал дьяконом, повергая им в сладкое замирание посадских жёнок. Келарь Чудова не повергся. Тихон развернулся, забыв о сане, и словно голова стрелецкий забил подкованными сапогами на меху по каменным ступеням.
Полная противоположность устало-добродушному Сильвестру[28] — помяни, Господи, его во Царствии Своём, — он зорко был выхвачен царём из синклита жаждущих игуменского места. В годы выжидательного прозябания на малых должностях Тихон тщетно пытался придавать надменному и грубоватому лику своему кроткое свечение. Его любили скорее прихожанки, чем прихожане и начальство. Казалось, Божья благодать при рукоположении наполнила не дух его, а плоть. Телесное здоровье — тоже благословение Божие... Игумен нравился Арсению. Они, случалось, забывали об иноческом образе, с прошлой шальной весны тяготившем Неупокоя.
— Куды податься? — прорычал Тихон, раздёргивая занавесь возка. — Всюду лихоимцы!
Они приехали в Москву, едва отпели колокола Богоявленья. Собор назначен на пятнадцатое января. Лишние дни влетят в копеечку. Мечтали — поездим по торгам, в палаты зазовём нужных людей. Хватит ли на овёс? Как часто случается с провинциалами, удар московской дороговизны поверг их в судорожные подсчёты. Скоро это пройдёт, но первый день мучителен, особенно если не знаешь, где заночуешь и угреешься.
Андроньев монастырь за Яузой не был набалован почётными гостями, в нём чаще селили опальных иноков. Оштукатуренные стены приветно сияли над заледенелой речкой, казались чуть желтее снега у их подножий. Жёстко укатанной дорогой, постукивая полозьями по застругам, подкатили к зелёным воротам. Стрелец послал за приказчиком, ведавшим гостиными кельями. Тот первым долгом не о цене заговорил, а попросил благословения. Повёл в покои, предложил сбитня. Арсений, видя мучения Тихона, спросил о стоимости проживания. Приказчик с изумлённой улыбкой отвечал: «Сочтёмся». Добавил с каким-то ласково-настойчивым намёком: «В суседях у вас игумен Волоцкий, побеседуйтя...»
Отец Тихон возликовал: будет с кем посоветоваться о Соборе, как вести себя. К Иосифо-Волоцкой обители он относился с уважением, иноков полагал рачительными хозяевами, одобрял строгий общежитийный уклад. Конечно, со времён строителя Иосифа нравы подраспустились. Нынешний Даниил излишне ревнует об отношениях с Москвой, царём, приказами, нехваткой денег озабочен больше, чем истощением благочестия. Ему соборные старцы отвалили на поездку ровно пять рублёв. Крутись в соблазнах.
Зато он последним из настоятелей беседовал с царём, заехавшим к нему в середине декабря из Пскова. Царь избрал его в проводники своих замыслов о церковном стяжании. Чтобы другие игумены заранее узнали, в чём государь не уступит, и на Соборе не гневили его напрасно. Царь, поделился Даниил, не алчет вотчин, пожертвованных монастырям боярами, пусть даже на них не сохранились грамоты. Но некогда пожалованные великокняжеские, царские имения казна имеет право выкупить. А цену кто назначит, всполошился Тихон, вспомнив, сколько лесов и деревень пожаловал Иван Васильевич Печерскому монастырю, убив Корнилия[29]. В цене, строго ответил волоцкий игумен, волен государь.
Вот так. Одной рукой даём, другой отнимаем. А что с тарханами[30]? Казна скудна, церковь от податей свободна. Тут Даниил увильнул. Духовные станут отстаивать своё, бояре и приказные — своё, со ссылкой на войну. Чем дальше, тем заметней было, что Даниил вещает не своим умом. Не посоветовал Тихону выступать на Соборе. Назначил встречу в келье настоятеля, куда прибудут и другие приезжие, игумены и архимандриты... Тихон благословил Арсения:
— Послухай, что на посаде говорят.
Неупокой ушёл охотно. Монастырская огороженность стала необъяснимо раздражать его. Всё чаще приходило сравнение с тюрьмой. В духовном труде и одолении плоти виделись тщета и нарочитость, ненужные остальным людям, прямыми делами добывающим хлеб и, вероятно, более угодным Богу. Прав Лютер[31], утверждавший преимущество дел перед молитвой.
28
29
30
31