Рана закрылась, но болезненная слабость не прошла. В первый день он проехал чуть более восьми миль, восхваляя про себя мерное упорство коняги, который ему достался. Повинуясь внутреннему чутью, он ехал на север. Ту ночь он провел в лесной чаще, в заброшенной хижине дровосека; при нем не было денег на то, чтобы заехать на постоялый двор, а братья не смогли выделить ему ни одной монеты. Что ж, ему придется жить, как живут они (сквозь дрему смутно думал он, кутаясь для тепла в плащ в ожидании сна): подаянием. Или трудом.
Эта мысль, показавшаяся после стольких лет при дворе такой странной, вызвала у него горькое веселье. Труд? Труд рыцаря — война и битвы. Лишь самый незначительный и бедный из правителей возьмет к себе безоружного воина на захудалом коне. И любой правитель станет задавать вопросы. Итак, какой труд?
Ответ явился ему из облаков надвигавшегося сна, со скисшим весельем, но и с чем-то сродни застарелой тоске. Поставить парус. Рыбачить. Копать торф. Растить скудный урожай зерна и собирать его.
Сова, пролетая низко над кровлей хижины, издала высокий, неистовый крик. В полусне, мысленным взором уже видя себя на краю северного моря, Мордред услышал в нем крик чайки. Этот крик явился ему частью решенья, казалось бы, давно принятого. Он вернется домой. Однажды его уже прятали там. Там он спрячется вновь. И если придут его искать на островах, им будет нелегко найти его. Ему не пришло в голову мысли иной, кроме поисков убежища, столь упрочились в его отравленном бредом сознании ложь Гахериса и собственные заблужденья.
Он повернулся на бок и уснул; в лицо ему дул холодный ветер, а в сон врывались крики чаек. На следующий день он повернул на запад. Две ночи подряд он спал под открытым небом, избегая монастырей и христианских общин, где мог бы услышать о том, что Артур разыскивает его. Третью ночь он провел в крестьянской хижине, разделив с хозяевами остатки черствого хлеба, что дали ему братья, и наколов дров в уплату за ночлег.
На четвертый день он выехал к морю. Он продал лошадь; вырученных за нее денег едва хватило на то, чтобы оплатить проезд на север на маленьком, едва державшемся на плаву суденышке, которое последним покидало порт, направляясь на острова, прежде чем зима закроет проливы.
Тем временем Гавейн вернулся в Камелот. Артур послал ему навстречу Борса, чтобы тот подробно поведал ему обо всех обстоятельствах трагедии, а также попытался, насколько возможно, утишить горе Гавейна по смерти Гарета и Агравейна и его гнев и ярость на их убийцу. Борс сделал, что мог, но все его слова, все его утвержденья о том, что королева ни в чем не повинна, его рассказ об опьянении Агравейна и о его обычной (в те дни) склонности к насилию, о зловещих намерениях Гахериса, о нападении на безоружного Бедуира и беспорядочной схватке в скудно освещенной опочивальне… Что бы Борс ни говорил, ничто не трогало Гавейна. Он только и твердил, что о незаслуженной гибели Гарета и, как начал уже уверяться в том Борс, с нею одной ел и спал, ее одну видел во снах.
— Я встречусь с ним и, когда это произойдет, я убью его. — Вот и все слова, какие удавалось добиться от него Борсу.
— Он отослан от двора. Король изгнал его. Не из того, что тень может пасть на королеву, но…