Ветер с силой дул им в спины, и они невольно по-овечьи кучковались под ним: Настя, Лидка и старая хромая овчарка, которой даже гавкнуть на чужачку не представлялось целесообразным.
Дверь в хату открывала Лидка. Звякнула щеколда, Настя уже готовилась протиснуться со своей ношей в комнату, когда поняла, почувствовала — вязанка была так велика, что застила ей все впереди, — сестра ее дальше порога не пошла. Больше того: Лидка прислонилась к дверному косяку, а потом, как-то странно, по-птичьи, всхлипнув и выронив старую кирзовую сумку, которую держала в руках, вяло поползла по нему вниз. Почуяв неладное, Настя бросила солому к ногам. И еще раньше, чем увидела помертвевшее Лидкино лицо, раньше, чем с заколотившимся сердцем ступила на порог, а может, еще до того, как отринула от глаз эту проклятую солому, они каким-то чудом уже выделили в безмерном множестве второстепенного главное. Гадюка жирно пролегла по всему спеленутому тельцу спящего сына, от изножья к подбородку, и, приподняв голову, зловеще нацелилась в рот. Все в Насте оборвалось. Опустело. Теперь она даже сердца не слышала — отнялось. Какое-то мгновение они находились в равновесии. Змея, которой достаточно было мига, чтобы либо выбросить расплющенное жало, либо, дрогнув, ленивой кишкой влиться в полураскрытые во сне губы малыша, — очутившись на живом человеческом теле, змея всегда слепо движется к его теплому дыханию и, влекомая негой, подчас проникает в самый его исток, в теплое человеческое нутро. Настя видела, как однажды в степи люди силком ставили на коленки ополоумевшего мужика и держали его так перед доенкой с парным молоком до тех пор, пока из его разинутого рта не показалась осторожная, но сластолюбивая змеиная голова, — выманили.
Замершая змея и женщина, мать, тоже готовая ринуться вперед, в хату, закричать не своим голосом и тем скорее всего лишь подтолкнуть гадюку к решительным действиям.
Вилы-тройчатки стояли возле скирды. Настя неслышно отступила назад, потом опрометью кинулась к соломе. Выдернула вилы и в ту же минуту снова была на пороге. Не глядя под ноги, переступила через заголившиеся колени Лидки, которая все еще сидела в дверном проеме, приходя в себя, и, крадучись, по-кошачьи спрятав всю свою чернорабочую угловатость, пошла вдоль стены к корыту, чтобы зайти к гадюке от окна, от света, — ей снова откуда-то из детства вспомнилось, бежать от гадюки надо на солнце, на солнце она не видит, слепнет… Зашла от окна, подняв вилы, потихонечку, стараясь унять дрожь во вспотевших руках, просунула их зубьями под змею. Та учуяла брюхом леденящие жала железа, но было уже поздно. Настя рывком подняла вилы и, намертво зажав их настылый, отполированный ладонями держак, как будто сама гадюка билась у нее в руках, метнулась к двери. Лидка уже встала и, не в силах вымолвить слово, наблюдала за происходящим от стены.
…Потом вернулась к корыту, выхватила пацана. Прижимала его к себе, целовала заспанное личико и голосила таким дурным голосом, что Лидка, уже радовавшаяся было, что все так благополучно обошлось, вновь не на шутку испугалась: не чокнулась ли баба? Гладила Настю по плечам, успокаивала, но та тряслась сильнее и сильнее, крик становился все истошнее, и слова шли все непонятней, неразборчивей, слова-оборотни, все больше превращавшиеся в ночной волчий вой, от которого кровь в жилах стынет. Ни вода, ни уговоры не помогали. Лидка с ног сбилась, и только когда разревелся вконец растормошенный Настей сын, она, Настя, стала мало-помалу затихать.
Ночью они с Лидкой спали на одной кровати. Лидка, умаявшаяся за день и от дальней дороги, и от переполоха со змеей, с удовольствием вытягивала свое борзое горячее тело, рассказывала шепотом про чужие края, про свою недавнюю работу.
Зевнула, прикрыв рот невидимой, но даже в темноте ощутимо полновесной ладонью, и заснула. Как от берега оттолкнулась.
А перед Настей все маячила зловеще изготовившаяся приплюснутая гадючья голова с выкаченными глазками, все пробегал по рукам ток ее предсмертных судорог, которые Настя тоже запомнит навек. Она с нетерпением ждала теперь возвращения бабки Линчихи, ибо в сегодняшнем происшествии был какой-то неясный знак, а какой — может, бабка Линчиха, которая знает все на этом свете и даже, похоже, кое-что на другом, поможет разгадать его?..
Больше всего Настю пугало то, что змею к сыну она принесла своими руками. Воздвиженье давно прошло, после этой осенней черты вся ползучая тварь сдвинулась в землю, внутрь, в тепло, на зимовку — вслед за дыханьем. А эту гадюку земля не взяла, она искала спасения от холодов в скирде, а Настя конечно же принесла ее в вязанке в хату. К своему истоку — ближе некуда. По поверью, опять же припоминаемому Настей из детства, земля не принимает змею, осмелившуюся укусить человека.