«Первое условие для счастья — живые родители», — говорит она, потеряв своих. Деда знала вся Рязань: работал в угрозыске. Бандиты боялись его и уважали: было за что — всё, впрочем, описано в его воспоминаниях и моем эссе [8]. Но не описано другое: город забыл о своем герое, стоило лишь ему оказаться «ненужным» (в скобках: старым). Неудивительно, впрочем, для удивительной сей страны. И удивительнейшего сего града, с которого давным-давно Салтыков-Щедрин сосканировал свой г. Глупов.
«Оулдофф» в Рязани хоть отбавляй — смертность, как водится in Russia, превышает рождаемость; рожать нет смысла (далее см. уэльбековскую «Возможность острова»). Вот «верхи» и «отбавляют» методично: при крошечной пенсии цены на этой территории почти мааасковския. И те, кому за…, по-прежнему экономят на спичках (буквально: от одной стараются зажечь сразу несколько газовых конфорок), а «великая страна» (как в столичной, так и в провинциальной «точке») по-прежнему не желает видеть своего — через отношение к слабейшим и беззащитнейшим проявляющегося — перверзного самоунижения. Поневоле помянешь добрым словом старушку Европу: в одном из «ихних» городков я глаз не могла оторвать от окон некоего странного (странного для «нашенских») кафе. Там, внутри, за столиками, сидели одни лишь почтенные дамы и господа, убеленные сединами. Они улыбались.Возможно, даже заводили романы. Официанты разносили им кофе, etc. Этим cafe оказалась зала Дома престарелых. Не страшно ли представить там их беззубых (зубы нынче дороги) Рязанских — и не только — провинциальных «погодков», выброшенных на помойку жизни по причине многоразового использования (и как следствия — износа) «мясной машины», что делает ее непригодной для дальнейшего обслуживания Системы?
Шоссе Энтузиастов: разросшийся Город мертвых в Стране глухих. Ходить в одиночку по кладбищу небезопасно — говорят, бомжи. Говорят, свежие цветы с могил собирают и продают тут же. Говорят, там — лучше:
Всё выше, почти гордо: «На Театральной!» — почти по-чел-овечьи(что за зверь?). Это самая маленькая площадь города, где: Драмтеатр, заколоченный на зиму фонтан да памятник так и не «поделенного» Калугой и Рязанью Циолковскому, открытие которого помню: ходили с дедом (или это теперь кажется, будто ходили, а на самом деле он — рассказывал, а я — слушала только?). Есть еще кафе «Театральное» с довольно дикой — народ и не то ест — музычкой (с этим в провинциальных — не только Рязанских — заведениях просто беда, так что если у вас «уши понежней», оставьте их по-одесски дома). Даже алкоголь на иных персонажей в подобных ресторациях не действует — встает поперек мозга; последний раз была там несколько лет назад, по делу. Запомнился не столько разговор, сколько печальная официантка бальзаковских лет, убийственные — для не оставленных «дома» ушей — звуки, да громкоговорящие тожеприматы(дворовая порода people) за соседним столиком. Впрочем, «говорят», есть в Рязани и другие места — …а кто говорит, тот пусть и пишет, коли буквы знает. Я же свои плету: «Рязанские кафе даже с неплохим интерьером неизбежно опошлены рвущейся из динамиков попсой, гарантирующей вам рвотный рефлекс, а также равнодушными/измученными/почтиникогданеулыбающимисяофициантами, делающими клиенту одолжениев виде чашки кофе…».
Остановка аккурат против книжного: уже «их», мое-то прошлое на этом самом месте вырезали: «моего» книжного (с толстой кассиршей, работавшей там со времен Царя Гороха до начала нулевых гг., то есть когда меня в Рязани уж «не водилось»), след простыл… А ведь именно там были куплены когда-то те самые книги, в том числе и «макулатурные» (совсем младое племя уж об этом, к счастью, не ведает). Дорого можно заплатить за подобное путешествие! Попасть во чрево того самогопровинциального магазинчика (в скобках: оценить ассортимент и полюбопытствовать на предмет пипл, одежда которых вполне сойдет уже для винтажной коллекции, подумать о тексте для…). Увидеть у стеллажа девочку — сначала с косой, потом с каре, никогда не «на шаре» — листающую, скажем, стихи. Подойти к ней: «Привет!» — усмехнуться… Или не усмехнуться? Или просто взять за плечи, встряхнуть хорошенько и, посадив на ковер-самолет, отправить-таки хоть куда-нибудь отсюда?…Чтобы не было потом «невыносимо больно» за «бесцельно», еtc.?… Но Европа в Рязани не упоминается всуе, а до белокаменной — двести километров: делоff-то, впрочем… Тсс… Ли-ри-ка… Лирику — ДОЛОЙ! ДАЁШЬ! УРА! Наступаем на горлышко песне: а раньше в Рязани винно-водочная тара не отличалась изысками. Пьют же там, как и везде в России, всё, что горит. Не больше — но и не меньше.
Вдох-выдох, вдох-выдох… Подъезжает «шестерка» (троллейбус) — не в той ли в девяносто втором?… Дальше не продолжать; далее — никому не гарантированная «неприкосновенность частной ж.» — и вообще ж. всякой. Клац-клац: двери. «Памятник Павлову» — привет от Есенина, «Библиотека Горького», «Площадь Революции» — или как там ее теперь? Соборная, что ли? «Детский мир»?… А Ленина, став улицей Астраханской, снова обернулась кепочкой великого энтузиаста… Остановок не объявляют; проснувшаяся кондукторша отрывает билетик (счастливый; кинуть в кошелек; отложить «на черный день», потом съесть; смейтесь-смейтесь). Брови непроизвольно ползут вверх: всего пять рублей. Пять — и можно легкодоехать из одного конца города в другой. Я не делаю этого. Я даже не выхожу на ***, словно боясь спугнуть воспоминание о музыке прошлого века. Моей — и ничьей больше; и нечего о том.
Куда еду? Еду ли? Это — Рязань? Рязань? Рязань? Ryazan? Да что это такое, черт возьми? «Подскажите, как проехать к ***» — название улицы незнакомо; «Вы не знаете, эта маршрутка доедет до ***?… А какая доедет?…» — «Простите, не знаю»… Гостья? Здесь?… Щемящее чувство дома: от сумы, тюрьмы да Рязани не зарекайся. Нелепое смешение досады и радости; абсолютная — а бывает относительная? — амбивалентность. Одномоментно. Одновременно. Во Времени Прошедшем и Будущем. В Настоящем. В Настоящем Продолженном. Всегда: нераздельно, неразрывно. Быть может, всегда.
«В Рязани ликвидирована оранжерея конопли», «С наступлением обильных снегопадов, пришедших на смену аномально теплой погоде, в городе Рязани начала работать снегоуборочная техника», «Два дня в Рязани находилась спортивная делегация китайского города Сюйчжоу из провинции Цзянсу…»
Что ни камень — то преткновение: Рязань на шее.
Захожу в магазинчик — когда-то на его месте был молочный, тот самый: и эти стеклянные поллитровые бутылки с молоком, запечатанные золотистой, серебристой, светло-зеленой фольгой… Наверное, я бы втридорога переплатила именно за такуюбутылку; и вот некие умники, давным-давно просчитав мое — и еще нескольких миллионов таких же «ностальгирующих» — желание (хотя и относительно другого «продукта»), подсовывают в другой лавчонке то самоеситро — БУРАТИНО… Не покупаю, ухожу: угадайте с трех раз.
…А вот и школка — весьма средняя, облезлая, сколь ни крась. Таких не счесть; за версту несет скукой, Рязанскими училками (нет-нет, среди них есть и нормальные… и даже ухоженные, попадались) и мокрым мелом (едва пишет по доске, пусть ту даже и «сахарной» водой терли): ничего не изменилось, только цвет — вместо поносно-желтого — грязно-бордовый. А вот школкин двор с той же гробоподобной атрибутикой и все та же дыра в заборе, через которую можно «срезать» угол и выйти на другую улицу через беседку: ничего не изменилось. Вот тот же магазин с порядком поистаскавшейся вывеской СЕМЕНА, которая уже не раздражает, как раньше. Все тот же унылый продуктовый, где маются очередные продавщицы в тщетном ожидании функционального хасбанта, которого не будет. Вот «Изумруд», где бабушка покупала внучке чудесный золотой перстень, не подозревая о том, что через двадцать с лишним лет его у нее украдут. Вот экс-«Галантерея», «Обувь» (ау, коричневые лакированные туфли на воттакенном каблуке!), ничем не примечательный, кроме связанных с ним «сюжетов», ДК, музыкалка: ничего, как будто, не изменилось. Крошечный двухэтажный домик, притаившийся в малюсеньком подобии парка; кажется, зайдешь туда — и выйдет ***: «Привет, Натали! Иди в класс» — но *** давно в Питере, Рязань никогда не любила, однако бросить город решилась лишь в пятьдесят: «на подоконнике Европы» ей лучше.