…Второй раз в этот день старшего лейтенанта Мунтяну Сергей Петреску встретил, когда возвращался домой через тот же парк. Сергей, уставший донельзя, брел по песчаной дорожке с двумя банками пива в руках.
— Прикурить не найдется? — неожиданно спросило его темное пятно на скамейке.
— Не курю, — вздрогнув от неожиданности, ответил Петреску, — да это же ты…
— А, вы, — узнал и его Мунтяну, весь день добросовестно разыгрывавший из себя бомжа. — Ну, хоть копеечку дайте.
— Разоришь ты меня, — вздохнул Петреску, и с сожалением протянул бомжу банку пива, — Возьми вот. Хоть попьешь.
— Спасибо, — Мунтяну открыл банку и жадно хлебал.
— Здоровый мужик, — назидательно сказал Петреску, вспомнив занятия психологией в полицейской Академии, — шел бы работать. Каждый день пиво пил бы.
— Нельзя, — рассудительно ответил Мунтяну, утирая рот рукавом плаща.
— Это еще почему? — полюбопытствовал Сергей.
— Так и спиться можно! — серьезно ответил агент госбезопасности.
— Логично, — заключил Петреску, — ну, я пошел. Всего тебе. Завтра, уж не обессудь, ничего от меня не получишь. Нельзя развивать в человеке комплекс тунеядца.
— Какой вы… моралист, право.
Петреску ушел, смеясь над последними словами бомжа. Мунтяну грустно встряхнул банку, и побежал звонить начальству, — докладывать о сегодняшней слежке. Разумеется, большую часть донесения он собирался придумать. Выпросив у уличной торговки бесплатную телефонную карточку, старший лейтенант госбезопасности набрал нужный номер:
— Алло, господин майор?
— Ты что, придурок, опять пьян? — зашипел в трубку майор Эдуард, — О конспирации забываешь.
— Простите, — спохватился Мунтяну, — это ветеринарная клиника?
— Она самая, — подобрел майор, — что вам нужно?
— Дело в том, — начал мучительно вспоминать тайный шифр Мунтяну, — что у меня заболел… э-э-э…
— Песик, — ядовито подсказал майор.
— Точно, песик. Утром он гулял в парке у Кафедрального собора, и съел чуть-чуть шаурмы…
— Этого, — перебил его, очевидно тоже для конспирации, Эдуард, — делать нельзя. Собаку нужно кормить только специальной едой. А не давать ей то, что сами едите.
— Ага, — согласился Мунтяну, чувствуя, как у него поднимается давление, и, стало быть, нужно срочно выпить, — А после парка он пошел гулять на постоянное место службы. В будке песик просидел до вечера, а потом гулял в том же парке.
— С другими песиками контактировал? — мягко осведомился майор.
— Никак нет.
— Что ж ты как на плацу разговариваешь? — снова озлобился на Мунтяну начальник.
— То есть, я хотел сказать — нет. Нет, не контактировал. Он у меня необщительный, песик мой.
— Хорошо. Оставьте телефон, к вам приедет наш ветеринар.
Мунтяну надиктовал первый пришедший в голову телефон, и повесил трубку. Его мутило. В первую очередь, от желания выпить, но и от разговора с майором ему тоже было не по себе. Детскими играми балуемся, подумал Мунтяну, и пожалел, что не перебрался в Россию. Отравил бы Хаттаба, получил бы орден, с сожалением подумал старший лейтенант. Вот это — работа…
На телефонной станции уставшая девушка с пожилым от суточной работы лицом повесила трубку, и рассмеялась. Повернулась к соседкам:
— Девочки, по улице Пушкина снова гэбисты шифруются.
Проснулся Мунтяну от громких автомобильных гудков. Подняв голову с травы, старший лейтенант напряженно вглядывался в площадь у Собора, затем вновь уткнулся, и полежал так несколько минут. Чекист собирался с духом. Спал Мунтяну между двумя елями, укрывшись плащом и еще какой-то рванью, собранной им на расположенной неподалеку мусорке. Ночью к нему несколько раз подбегали бродячие собаки, но человека не трогали, принимая, очевидно, за своего. Наконец, Мунтяну встал, и пошел к фонтанчику, совершить утренний туалет.
— Стой. Сюда пошел, — лениво окликнул его полицейский из патруля, прогуливавшегося по парку.
Мунтяну так же лениво достал из кармана удостоверение, развернул, и протянул в сторону патруля, куда с удовольствием начал еще и справлять малую нужду. Побледневший сержант патрульно-постовой службы постарался приблизиться настолько близко, чтобы суметь разглядеть удостоверение и настолько же далеко, чтобы не попасть под струю Мунтяну. Наконец, прочитав удостоверение, сержант козырнул, и обиженно шмыгнул мимо Мунтяну. Закончив, чекист умылся в фонтанчике, и присел на ступени у Собора. Руки дрожали. Постепенно старший лейтенант согрелся на солнышке и задремал.
— Хэй, добрый человек, что ты развалился здесь, как Клеопатра на коленях у коня Александра Македонского?! — Мунтяну проснулся от слов суетливо бегавшего перед ним человечка, — Встань, встань, немедленно!
— Разве у коня есть колени? — очень удивился Мунтяну.
— Какая разница, есть они у него, или у тебя, или у коня, — суетился толстячок, перевязанный наискось большой белой лентой, — если через час здесь будут венчать мою крестницу и ее жениха?
— Было бы удивительно, если бы здесь венчали твою крестницу и НЕ ее жениха, — ядовито заметил Мунтяну, и стрельнул у толстячка сигарету.
— Ты, я погляжу, остер на язык, — осуждающе цокал языком крестный невесты, — а мне не улыбается, чтобы под ногами брачующейся пары валялся бомж, да еще и не в меру остроумный.
— Отнесись ко мне, как Александр к Диогену, — философски заметил Мунтяну, и повернулся к толстячку спиной.
Ситуация начала его забавлять. Выпрошенную сигарету Мунтяну спрятал в рукав плаща.
— Слушай, я не знаю, как в вашем селе относятся к этому Диогену, — нахмурился толстяк, — а у нас в селе, как бы тебя ни знали, к тебе отнесутся хорошо. Все мы люди, все мы — добрые люди. Все мы молдаване, что мы, волки друг другу?
— Еще какие, — пробормотал Мунтяну, устраиваясь на ступеньках поудобнее, — homo homini lupus est.
— Я тебя, кажется, — толстяк стал совсем серьезным, — не материл.
— Я тоже тебя не материл, добрый человек, — закрыл глаза Мунтяну, — а просто сказал тебе одну поговорку на латыни. Ты ведь должен ее понимать, ведь мы, молдаване, добрый народ — потомки римлян.
— Хм, — задумался вдруг толстяк-крестный. — Да ты, видать, из этих.
— Каких? — щурился на солнце продрогший за ночь до костей Мунтяну.
— Из образованных, — неожиданно неприязненно выпалил толстяк, но потом расплылся в заискивающей улыбке, — У меня к тебе есть дело, образованный.
— Выкладывай.
— Сумел бы ты мне помочь во время свадьбы? А уж я тебя отблагодарю.
— Как помочь, и как отблагодаришь?
— Ну, помощь такая — будешь на подхвате. Сходи туда, принеси то, унеси это, развлеки гостя. А благодарность… Да какая тебе еще нужна благодарность, ты же на свадьбе погуляешь! Мы, молдаване, добрый народ. Есть будем, пить, веселиться, до самого утра.
— Есть, говоришь, пить, веселиться, — задумчиво повторил Мунтяну, глядя, как толстячок одобрительно кивает, — заодно то приносить, это уносить…
— Какой ты обидчивый, — насупился крестный, — хоть и бомж. Да такие как ты на коленях за мной ползать будут, лишь бы на свадьбе погулять.
— Я плохо одет.
— Неважно. Какая разница, никто и слова не скажет. Мы, ведь…
— Знаю, знаю. Мы, молдаване, добрый народ.
— Ну, согласен?
— Да вроде как.
— Тогда вставай, — толстячок неожиданно посуровел, — и сбегай в церковь за дорожками. Да побыстрее! Пошевеливайся.
— Эк ты поменялся, — крякнул Мунтяну, — шустрый какой.
— Еще бы, — приосанился толстячок, — я ведь теперь твой работодатель.
— Пошел к черту, — беззлобно сказал Мунтяну, и снова вытянулся на ступенях.