Каменщик смахнул по губам рукавом рубахи:
- Во мы каки, барин. А за поздравку - спасибо!
- Постой, - остановил его Пушкин, - а где же Павел?
Задрав головы, охотно загалдели все каменщики:
- Здеся! Отлучился Павел-то наш. недалече туточки. Сейчас, барин, вернется и Павел.
- А куда же он делся?
- Да вестимо куда - в кабак! - загоготал Петр, тряся над собой пустое ведро. - Вишь, посуда-то вся обсохла.
И вдруг он пристально всмотрелся в резкие черты поэта.
- Барин, - окликнул он Пушкина снизу двора, а в голосе его проступила какая-то душевная тревога.
- Эй, - отозвался ему Пушкин с высоты.
- А почем ты меня знаешь-то?
Пушкин сделал друзьям знак рукою, чтобы ему не мешали, и сложил возле темных губ ладони:
- Петра, Петра! Я ведь и матушку твою знаю.
Мужик сбежал с груды кирпичей, встал под самою стенкою.
- Да ну? - спросил тихонько.
- Батюшка-то ведь твой помер, - сказал ему Пушкин, не то спрашивая, не то утверждая.
Каменщик истово перекрестился:
- Царствие небесное. помер. Правда.
Неожиданно мужики воспрянули с груды кирпичей:
- А вот и наш Павел идет!
Петр подмигнул Пушкину снизу двора:
- Сейчас мы вместях за помин отца мово выпьем!
Из подворотни Демута вбежал на двор молодой парень. У самой груди его плескалась большая бутыль с вином.
- Павел, - сказал ему сверху Пушкин, - неси скорее. Мы тебя тут заждались. Да и с ангелом тебя - прими, брат.
Павел в полном обалдении уставился на незнакомого господина в окне. Вскарабкался босыми пятками на кучу кирпичей и, не сводя с Пушкина глаз, он зубами выдернул из бутыли пробку.
Было слышно, как он спросил каменщиков:
- Это кто ж такой будет? Барин? Али еще как?
Мужики, сбившись в кружок головами и часто кивая в сторону Пушкина, что-то растолковывали ему.
Снова пошла по рукам миска с говядиной. Опять поднялся во весь рост рыжий гигант Петр, и ярким солнцем вспыхнула его голова на фоне золотистых, как буханки хлеба, кирпичей.
- Эй, барин! Стал-быть, ты и наше Киково знаешь?
За спиною Пушкина раздался хохот друзей, и Нащокин потянул поэта прочь от окна - обратно за стол:
- Не позорься, Сашка! Врать ты хотя и горазд, но в Киково-то не бывал ведь, друг любезный, и не бывать тебе.
Но Пушкин снова крикнул в гулкий колодец двора:
- Киково-то? Еще бы не знать. у самой речки!
- Верно, у речки, - обрадовался Петр.
- А ваша изба, почитай, крайняя!
И даже заплясал внизу Петр, крайне счастливый, что встретил в столице земляка:
- Третья от околицы, барин. верно! Уж ты окажи милость, откедова ты все про меня знаешь-то?
- Чудак! - отвечал Пушкин. - Был я с твоим барином на охоте недавно, уток славно стреляли.
- Так, так, так, - закивал каменщик.
- Ну, и дождь пошел. Гроза! Вот и зашли мы с ним в избу к старушке твоей.
Даже с высоты было видно, как изменилось лицо Петра:
- И ты, барин, выходит, старуху-то мою видел?
- Видел, Петра. Разговаривал.
- Ну и, выходит, что. жива она?
Пушкин, опечалясь, поставил бокал на подоконник:
- Жива. Да вот на тебя, Петра, она жаловалась.
- Жалилась? Господи, да за што ж так?
Пушкин сверху указал на громадную бутыль с вином:
- Сам видишь небось. Ты винище здесь пьешь, а у матки твоей крыша совсем прохудилась. Что б тебе не выпить разок, а денег послать на деревню с оказией? Ведь стара она у тебя стала, Петра. совсем стара!
Каменщик опустил плечи. Вышел из-под тени стены.
Медленно побрел через весь двор - в подворотню.
Его позвали - он отмахнулся.
Пушкин соскочил с подоконника, но был он уже какой-то не такой, каким пришел сегодня к Демуту.
Провел он ладонью по лицу, словно смахивая нечаянную тоску, и протянул Нащокину свой опустевший бокал:
- Плесни мне, цыган! Если у вас осталось.
А над Петербургом плавилась ужасная жара. Над манежами и плацами висла белая мучнистая пиль. Вдали пересыпалась копытная дробь кавалерии, без песен ехавшей на Марсово поле.
И был самый разгар дня - дня 29 июня 1833 года.
День обычный, каких много.
Поэту осталось жить всего четыре года...