Валера что-то громко выкрикнул. И снова С. никак не отреагировал. Его палец замер на спусковом крючке. Папа Римский, улыбавшийся и махавший рукой собравшимся, сделал шаг и исчез за спиной охранника. А С. вновь повел дулом винтовки, на сей раз направо. Перекрестье остановилось над наперсным крестом Росарио Пармы, кардинала-викария Рима. Нисколько не изменившись в лице, С. нажал на спусковой крючок три раза подряд, в комнате оглушительно прогремели выстрелы, а находившегося в двухстах ярдах от окна Льва XIV, в прошлом Джакомо Печчи, и всех, кто стоял рядом с ним, с ног до головы обрызгало кровью приближенного советника Папы Римского.
1
Голос, записанный автоответчиком, дрожал от страха.
«Гарри, это Дэнни, твой брат… Мне… я не хотел звонить тебе вот так… через столько времени… Но я… у меня просто нет больше никого, с кем можно было бы об этом говорить… Гарри, я боюсь… Я не знаю, что делать… не знаю, чего ждать. Да поможет мне Бог. Если ты дома, пожалуйста, возьми трубку. Гарри, ты дома?.. Наверное, нет… Гарри, я постараюсь тебе перезвонить».
— Проклятье!
Гарри Аддисон нажал на «отбой» своего автомобильного телефона и сразу же на повторный набор номера. В трубке послышалось характерное попискивание, потом тишина, а затем мерные гудки итальянской телефонной сети.
— Ну же, Дэнни, отвечай…
После двенадцатого гудка Гарри положил трубку и посмотрел в окно. Огни встречных и попутных автомобилей, плясавшие перед глазами, действовали на него гипнотически, словно пытались стереть из памяти, где он — а он находился в лимузине со своим постоянным шофером и ехал в аэропорт, чтобы успеть на десятичасовой рейс до Нью-Йорка.
В Лос-Анджелесе девять вечера, значит, в Риме шесть утра. Где может быть священник в такую рань? На утренней службе? Возможно, так и есть, и потому он не отвечает.
«Гарри, это Дэнни, твой брат… Я боюсь… Я не знаю, что делать… Да поможет мне Бог».
— Господи Иисусе…
Гарри ощущал полнейшую беспомощность и чувствовал, что и сам близок к панике. Ни слова, ни единого письма на протяжении нескольких лет, и вдруг на автоответчике оказывается запись голоса Дэнни, говорящего странными обрывками фраз. Причем не просто голоса, а голоса смертельно напуганного человека.
Гарри отчетливо слышал звук, с которым Дэнни прикоснулся трубкой к рычагу, почти положил ее, но сразу же голос зазвучал вновь — брат назвал номер своего телефона и попросил Гарри позвонить, чем скорее, тем лучше. Для Гарри это «скорее» измерялось секундами — он позвонил сразу же, как только сел в машину и проверил записи своего домашнего автоответчика. Но Дэнни оставил сообщение двумя часами раньше, в семь с минутами по калифорнийскому времени и в четыре с небольшим ночи по римскому, так что же, черт возьми, могло означать «скорее» для него, тем более в это время суток?
Снова подняв телефонную трубку, Гарри набрал номер своей юридической фирмы в Беверли-Хиллз. Сегодня там проходила важная встреча партнеров, и можно было кого-нибудь застать.
— Джойс, это Гарри. А Байрон там?
— Он недавно ушел, мистер Аддисон. Если хотите, я переключу вас на его автомобиль.
— Будьте так любезны.
Некоторое время, пока секретарша Байрона Уиллиса безуспешно пыталась соединиться с автомобильным телефоном своего босса, Гарри слышал в трубке лишь шелест статических разрядов, потом опять раздался женский голос:
— К сожалению, он не берет трубку. Он говорил, что собирается куда-то на обед. Может быть, вы передадите сообщение и я продиктую на его домашний автоответчик?
Огни замелькали чаще, и Гарри почувствовал, как автомобиль накренился, съезжая по лепестку развязки с автострады Вентура, чтобы влиться в поток машин, стремящихся по шоссе на Сан-Диего в направлении лос-анджелесского аэропорта. Успокойся, одернул он себя. Дэнни может быть на мессе, или на своей канцелярской службе, или просто на прогулке. Не стоит заводиться самому и дергать других, когда ты даже понятия не имеешь, что происходит.
— Нет, не важно. Я сейчас отправляюсь в Нью-Йорк. Свяжусь с ним утром. Спасибо.
Дав отбой, Гарри на секунду-другую задумался, а потом в очередной раз набрал римский номер. Те же обычные звуки цифровой связи, то же молчание, те же знакомые гудки. И опять никто не снял трубку.
2
Сидя у окна в конце салона междугороднего автобуса, мчавшегося по автостраде на север, в направлении к Ассизи, отец Дэниел Аддисон задремал с открытыми глазами под ровный гул дизеля и шуршание шин по асфальту.
Дэниел был одет в джинсы, рубашку с короткими рукавами и нейлоновую ветровку, а свое одеяние священнослужителя и минимум необходимых вещей вез в небольшой сумке, которая лежала на полке. Очки и документы он сунул во внутренний карман ветровки. Отцу Дэниелу недавно исполнилось тридцать три года, его можно было принять за студента-старшекурсника, путешествующего в одиночку по Европе. Именно такое впечатление он и желал произвести.
Священник-американец, состоящий на службе в аппарате Ватикана, жил в Риме уже девять лет и за это время не раз бывал в Ассизи. На родине прославленного монаха, ставшего святым, — в древнем городе, лежащем среди холмов Умбрии, — он всегда испытывал чувство просветления и благодати, соприкасавшееся с его собственным духовным опытом значительно теснее, чем бывало в иных местах, какие ему доводилось посещать. Но нынешнюю поездку он осуществлял в состоянии полнейшей растерянности, от которого было рукой подать до сомнения в вере. Все его существо преисполнилось смятения и страха, не имеющего ничего общего с благоговением. И для того, чтобы сохранить хоть каплю веры в Божий промысел, ему приходилось прилагать немалые усилия. Но так или иначе, он находился в автобусе, на пути в Ассизи. Не имея, правда, ни малейшего понятия о том, что сделает или скажет, когда окажется в месте назначения.
Сидевшие на передних местах пассажиры — их было человек двадцать — разговаривали между собой, или читали, или же дремали, как и он сам, наслаждаясь прохладой, создаваемой кондиционером. Пейзажи проплывали за стеклами в мареве летнего жара, наливавшего зерна в колосьях, напитывавшего сладостью виноград и мало-помалу разрушавшего античные стены и средневековые крепости, все еще сохранившиеся здесь и то и дело попадавшиеся на глаза пассажирам автобуса.
Удобно устроившись на сиденье, отец Дэниел вернулся мыслями к Гарри, к своему звонку и к сообщению, которое он оставил на автоответчике брата несколько часов назад, еще до наступления рассвета. Он пытался угадать, прослушал ли уже Гарри запись. Даже если и прослушал, он мог счесть себя обиженным и не перезванивать в ответ. Вполне возможно. Отчуждение между братьями началось еще в подростковом возрасте. Последний раз они разговаривали друг с другом восемь лет назад, а виделись и вовсе десять, да и то мельком, когда приезжали в Мэн на похороны матери. Гарри тогда исполнилось двадцать шесть лет, а Дэнни двадцать три. Так что вполне можно было допустить возможность того, что за прошедшее время Гарри вычеркнул младшего брата из своей жизни и ему совершенно все равно, что с тем происходит.
Но в настоящий момент ни возможная реакция Гарри, ни причины, приведшие к их отчуждению, не значили ровным счетом ничего. Дэнни хотелось лишь услышать голос Гарри, пожаловаться ему и попросить помощи. Причинами его звонка были не только страх, не только любовь к брату, но еще и то, что ему оказалось не к кому больше обратиться. Он накрепко влип в творящийся здесь ужас, от которого было совершенно невозможно укрыться, который мог лишь сгущаться и нарастать. И потому Дэнни хорошо знал, что почти наверняка умрет, так и не увидевшись с братом.