— Нет! Нет! Нет! — закричал он сквозь залепившую рот ленту.
Томас Добряк шагнул ближе.
— Приятель, — по-прежнему неторопливо, спокойно произнес он. — Как там твой брат? Насколько я понимаю, он жив и здоров…
Ленту с его губ неожиданно сорвали. И он крикнул с удивлением и болью:
— Где он? — Голос его был совсем слабым. — Я не… знаю… жив он… или нет… — Горло Гарри саднило, как будто по нему прошлись наждаком. Он попытался проглотить слюну, но ее не было.
— Я спрашиваю о твоем брате. Где он?
— Можно… пожалуйста… не… много… во… ды?
Добряк поднял маленький пульт дистанционного управления. Нащупал пальцем кнопку и нажал.
Гарри вдруг увидел светящуюся точку и резко дернулся. Она вправду была или ему померещилось?
— Где твой брат, приятель?
На этот раз говоривший находился у него за спиной, слева. Свет начал медленно надвигаться на Гарри.
— Я… — Гарри попытался еще раз глотнуть. — Не… знаю…
— Свет ты видишь?
— Да.
Точка света стала еще ближе.
— Хорошо.
Палец Добряка скользнул к другой кнопке. Гарри заметил, что свет немного изменил направление, приближаясь к его левому глазу.
— Я хочу, чтобы ты сказал мне, где твой брат. — Голос переместился и шептал ему в правое ухо. — Нам очень, очень нужно найти его.
— Я не знаю.
Свет, становившийся все ярче, был теперь направлен прямо в его левый глаз. Мысль о слепоте была настолько ужасна, что Гарри забыл даже о головной боли. Но по мере того, как усиливался свет, усиливалась и она. Как ровный барабанный бой, нарастая вместе с приближающимся свечением.
Гарри дернулся в сторону, пытаясь отвернуться, но что-то крепко держало его голову. Рванулся в другую сторону. С тем же результатом. Тогда он попробовал отпрянуть назад. Но что бы он ни делал, свет продолжал бить в лицо.
— Тебе еще не причиняли боль. Но скоро ты ее почувствуешь.
— Прошу вас!..
Гарри отвернул голову, насколько это было возможно, сильно зажмурив глаза.
— Это тебе не поможет.
Тембр голоса вдруг изменился. Первый голос был мужской, второй принадлежал женщине.
— Я не имею… поня… тия… жив ли… мой… брат. Откуда мне… знать… где… он?
Острие света надвигалось, нацелившись на левый глаз, нащупывая самый центр.
— Не надо, умоляю…
— Где брат?
— Умер!
— Нет, приятель, он жив, и ты знаешь, где он…
Теперь свет был в одном дюйме от его лица и становился все ярче и ярче. Его острие стало еще тоньше. Пульсация в голове нарастала. Еще ближе, и вот игла света уколола его, проникая в мозг.
— СТОЙТЕ! — из последних сил закричал Гарри. — ГОСПОДИ! ОСТАНОВИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА!
— Где он? — Мужской голос.
— Где он? — Женский.
Томас Добряк менял голос, играя роль мужчины и женщины.
— Рассказывай, и я выключу свет. — Мужчина.
— Свет погаснет. — Женщина. Голос спокойный, даже тихий.
Пульсация стала оглушительной. Ничего громче этого Гарри в жизни не слышал. Невероятная дробь в голове разрасталась. Свет подбирался к центру мозга, раскаленное добела острие искало звук, стараясь с ним слиться. Ярче, чем что-либо, ярче, чем можно вообразить. Ярче дуги электросварки. Ярче тысячи солнц. В боль превратилось все; он был уверен: даже смерти такое не остановить. Этот ужас останется в нем и за гробом.
— Я НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! БОЖЕ! БОЖЕ! ПРЕКРАТИТЕ! ПРЕКРАТИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА! ПОЖАЛУЙСТА… ПОЖАЛУЙСТА…
ЩЕЛЧОК.
Свет погас.
22
Все здесь оставалось нетронутым. Портфель и рабочий блокнот Гарри лежали на телефонном столике, где он их оставил. И одежда в шкафу, и туалетные принадлежности в ванной. Единственное, что здесь добавилось, — жучки в обеих телефонных трубках, один — в кровати, еще один в ванной и крошечная камера наблюдения выше бра, направленная на дверь. Это было частью плана действий Gruppo Cardinale, специальной группы силовых ведомств, расследующей убийство кардинала-викария Рима. В ответ на гневную волну возмущения парламентариев она была создана решением министра внутренних дел Италии с участием Ватикана, карабинеров и полиции.
Убийство кардинала Пармы и взрыв автобуса в Ассизи больше не были отдельными делами и считались теперь звеньями одной цепочки преступлений. В подчинении Gruppo Cardinale находилась особая следственная бригада, в состав которой входили представители карабинеров, группы мобильного реагирования итальянской полиции и DIGOS — секретной службы специальных операций, занимавшейся в основном политическими делами. Возглавлял всю эту организацию видный сотрудник прокуратуры Марчелло Талья; однако, хотя всеми уважаемый Талья координировал действия полицейских разных ведомств, никто из сотрудников не сомневался, что на самом деле руководство деятельностью Gruppo Cardinale находится в руках ispettore capo Отелло Роскани.
Роскани лишь взглянул и отвернулся. Он слишком хорошо знал, как используется циркулярная пила при вскрытии трупа. Ею отпиливают верх черепа, чтобы можно было извлечь мозг. А потом Пио будут распиливать дальше, отделяя часть за частью в надежде найти какую-нибудь подробность, проливающую свет на случившееся. Что бы это могло быть, Роскани понятия не имел, потому что у него было вполне достаточно информации, чтобы назвать убийцу Пио, а также немало и таких сведений, которые вызывали осознанные сомнения.
Как было установлено, орудие убийства — принадлежавший Пио девятимиллиметровый пистолет «беретта»; на нем имелось несколько ясных отпечатков. Большинство принадлежало Пио, кроме двух: один кто-то оставил слева, другой — справа, на предохранителе.
Запросили лос-анджелесское бюро ФБР, они, в свою очередь, обратились к архивам Калифорнийского департамента по выдаче водительских прав в Сакраменто и отыскали соответствующие отпечатки в документах Гарри Аддисона: Калифорния, Лос-Анджелес, Бенедикт-каньон-драйв, 2175. Меньше чем через полчаса копию отпечатков пальцев Аддисона по факсу отправили в штаб-квартиру Gruppo Cardinale в Риме. Структура и рисунок пальцевого узора полностью совпали с отпечатком на левой стороне рукоятки оружия, из которого был убит Джанни Пио.
Чуть ли не впервые чувствуя себя выбитым из колеи после посещения анатомички, Роскани прошагал по коридору и поднялся по ступенькам Obitorio Comunale — городского морга. По роду своей деятельности ему пришлось проходить здесь не одну тысячу раз. Он видел мертвых полицейских. Мертвых судей. Трупы убитых женщин и детей. Он умел профессионально отстраняться от драматизма подобных вещей. Но не на этот раз.
Роскани был полицейским. А полицейских убивали всегда. Это было в порядке вещей, но эту правду приходилось держать при себе. И хранить только для себя, как это ни горько. И когда приходит время, нужно быть готовым подойти к случившемуся профессионально. Воздать должные почести погибшему и шагать дальше — без гнева, пристрастия и личной ненависти к убийце. Это являлось неотъемлемой частью того дела, которому ты учился, той карьеры, которую выбрал.
И думаешь, что уже натаскан и приучен, очерствел — до того дня, когда приходится стоять у тела убитого напарника и видеть его кровь, его изуродованную плоть и раздробленные кости. Потом увидишь это еще раз, когда медики примутся за свою работу в морге. Зная, что к такому ты совсем не готов. И никто не готов, несмотря на подготовку, обучение, рассказы. Чувство утраты и ярость настигают тебя, охватывая всего, как пламя. Вот почему — и всякий раз, когда убивают копа, — любой полицейский, если он только может, из любого района, откуда только можно успеть добраться, пересекая порой континент, приезжает на похороны. Вот почему до полутысячи одетых в форму мужчин и женщин, малознакомых или вовсе не знакомых между собой, едут на мотоциклах в торжественной процессии, провожая в последний путь товарища, который, случается, прослужил-то всего год в пешем патруле.