— Возможно, вы правы, — ответил Марчиано, вновь повернувшись к Янь Е. — Договориться об этом будет нетрудно.
— Ваше преосвященство… — Нунций деликатно прикоснулся к рукаву кардинала.
Марчиано посмотрел на него.
— Да, я знаю… Куда прикажете пройти?
27
Марчиано на секунду-другую приостановился у подножия лестницы, а потом поднялся наверх. Там он прошел по узкому коридору и остановился у двери, украшенной изящным резным орнаментом. После еще одной секундной заминки он повернул ручку и вошел.
Падавшие в единственное окно лучи заходящего солнца освещали лишь половину богато украшенной комнаты для приватных переговоров, отчего тени здесь казались еще гуще. Палестрина стоял посередине, частично на свету, частично в тени. Человек, находившийся рядом с ним, казался лишь темным силуэтом, но Марчиано не требовалось видеть его лицо, чтобы понять, кто это. Яков Фарел.
— Ваше преосвященство… Яков.
Марчиано закрыл за собой дверь.
— Присаживайтесь, Никола.
Палестрина указал на несколько кресел с высокими спинками, стоявших перед старинным мраморным камином.
Марчиано послушно пересек пятно солнечного света и уселся в одно из кресел.
И сразу же в кресло напротив него опустился Фарел, скрестил ноги в щиколотках, застегнул пиджак на все пуговицы и уставился тяжелым взглядом в глаза Марчиано.
— Никола, я хочу задать вам вопрос и рассчитываю получить на него правдивый ответ. — Палестрина легко провел ладонью по спинке одного из кресел, стиснул ее в пальцах, приподнял кресло, повернул его и тоже сел перед Марчиано. — Священник жив?
С той самой минуты, когда Гарри Аддисон заявил, что лежавшие в гробу останки принадлежат не его брату, Марчиано знал, что вскоре Палестрина задаст ему этот вопрос. Он даже удивлялся, что это не случилось намного раньше. Но отсрочка позволила ему подготовиться получше.
— Нет, — не задумываясь ответил он.
— А полиция считает, что он жив.
— Полиция ошибается.
— Его брат тоже так думает, — вмешался Фарел.
— Он всего лишь сказал, что это труп не его брата. Но он ошибся. — Марчиано старался говорить как можно спокойнее, даже небрежно.
— Gruppo Cardinale получила видеозапись, сделанную самим Гарри Аддисоном, где он просит своего брата сдаться. Разве это похоже на поведение ошибающегося человека?
Марчиано ответил не сразу. А когда заговорил — тем же тоном, каким произнес предыдущую фразу, — то обращался только к Палестрине.
— Когда я опознавал его в морге, Яков стоял рядом со мной. — Лишь теперь Марчиано взглянул на Фарела. — Не так ли, Яков?
Фарел промолчал.
Палестрина всмотрелся в лицо Марчиано, а затем поднялся и подошел к окну, почти полностью загородив своим огромным телом солнечный свет. Повернувшись, он встал в тень, так что из глубины комнаты можно было разглядеть лишь его темный силуэт.
— Коробка открылась. Моль вылетела наружу и растворилась в небесных просторах… Интересно, как ей удалось выжить там, куда ее посадили? Куда она направится, оказавшись на свободе?
Палестрина вновь подошел к сидящим.
— Я рос почти что scugnizzo,[19] простым неаполитанским уличным сорванцом. И учился только на своем собственном опыте. Мне приходилось валяться в канаве с головой, разбитой в кровь за ложь, хотя я был уверен, что говорил правду… Такие уроки крепко усваиваются. После них всегда думаешь, как бы подобное не повторилось…
Палестрина остановился перед Марчиано и посмотрел на него сверху вниз.
— Я повторяю свой вопрос, Никола: священник жив?
— Нет, ваше преосвященство. Он погиб.
— В таком случае мы закончим.
Палестрина взглянул на Фарела и быстро вышел из комнаты.
Марчиано, почти оцепенев, проводил его взглядом. Затем, сообразив, что полицейский сразу же доложит Палестрине о том, как он себя вел, заставил себя собраться.
— Яков, он погиб, — произнес он, глядя в глаза Фарелу. — Умер.
Когда Марчиано спускался вниз, у подножия лестницы стоял один из людей Фарела в штатском. Кардинал не удостоил его даже взглядом.
Вся внутренняя жизнь Марчиано была посвящена Богу и церкви. Он был сильным, но простым в своей цельности человеком, таким же, как и его тосканские предки. Такие люди, как Палестрина и Фарел, жили в ином мире, в котором он не видел для себя места, которого боялся, но вынужден был существовать в нем, поскольку туда его вынесла собственная компетентность.
«Ради блага церкви», — сказал ему Палестрина, хорошо зная, что стремление к безупречности репутации церкви — одно из самых слабых мест Марчиано, что он предан церкви почти так же, как и Богу, поскольку для него Бог и церковь неразделимы.
«Выдайте мне отца Дэниела, — сказал ему Палестрина, — и спасете церковь от суда, от позора, от публичного скандала и жестокого удара, которые неминуемо последуют, если он действительно жив и попадет в руки полиции».
И он, по-видимому, был прав — если бы отец Дэниел, уже объявленный мертвым, попался не полиции, а Палестрине, то попросту исчез бы, об этом позаботились бы либо Фарел, либо Томас Добряк. Церковь уверенно объявила бы его виновным, и дело об убийстве кардинала Пармы было бы закрыто.
Но Марчиано не мог позволить себе отдать на смерть невиновного отца Дэниела. Прямо под носом Палестрины, а также Фарела, Капицци и Матади он привел в действие свои собственные силы, чтобы совершить невозможное — объявить отца Дэниела умершим, когда тот оставался жив. Ему почти удалось добиться успеха, но в последний момент помешал родной брат отца Дэниела. Так что его план сорвался. И теперь ему оставалось только продолжать игру в надежде выиграть время. А вот на выигрыш в самой игре у него было мало шансов, в этом он почти не сомневался.
Предпринятая после ухода Палестрины попытка убедить Фарела в том, что он говорит правду, была жалкой и заранее обреченной на провал. А его собственная участь — и это он тоже знал доподлинно — была решена коротким взглядом, который госсекретарь, выходя, бросил на своего полицейского подручного. С этой секунды Марчиано утратил свободу. Теперь за ним будут следить. Куда бы он ни пошел, с кем бы ни встречался, с кем бы ни разговаривал, по телефону ли, в коридоре ли своих служебных помещений, даже в собственном доме — все будут отслеживать, фиксировать и докладывать. Сначала Фарелу, а тот — Палестрине. Следующим шагом будет домашний арест. И всему этому он никак не мог воспрепятствовать.
Он снова взглянул на часы.
8.50
Он мог лишь молиться, чтобы не случилось осечек. В этом случае сейчас они должны были бы благополучно выбраться. Как и планировалось.
28
Медицинская сестра Елена Восо сидела на откидном креслице в задней части светло-бежевого микроавтобуса без каких-либо опознавательных знаков. Даже в темноте она отчетливо видела на носилках рядом с ней Майкла Роарка. Он лежал на спине и глядел на висевший у него над головой и раскачивавшийся в такт движению машины пластиковый пакет, от которого тянулась трубочка, присоединенная к вставленной в вену иголке. Напротив Елены устроился красавец Марко, а сидевший за рулем массивный Лука уверенно вел машину по узким боковым улочкам, как будто точно знал, куда должен доставить своих пассажиров, хотя никто не называл вслух места назначения.
Елена изрядно удивилась, когда чуть больше часа назад ей позвонила мать настоятельница из обители ордена сестер-францисканок Святого сердца в Сиене и сообщила, что пациента, вверенного ее заботам, перевезут этой ночью в частную больницу и она должна будет сопровождать его и продолжать ухаживать за ним в дальнейшем. Когда она спросила, куда его перевозят и где ей предстоит теперь работать, настоятельница коротко повторила: «В частную больницу». Буквально через несколько минут подъехал на санитарном фургоне Лука, и они отправились в путь. Больницу Святой Чечилии они покинули очень тихо и поспешно, почти без слов, как беглецы, спасающиеся от опасности.