Мать Фенти: «Повторяю, мне известно лишь то, что мне сообщила сестра-францисканка, не верить которой у меня не было оснований. — Мать Фенти выдвинула ящик стола и извлекла оттуда потрепанный блокнот-ежедневник. Перевернула несколько страниц, отыскала то, что хотела, и протянула блокнот Роскани. — Здесь я веду полный учет всех своих телефонных разговоров. Вот тут, — она ткнула пальцем в середину страницы, — вы видите, что этот телефонный разговор начался шестого июля в девятнадцать десять и закончился в девятнадцать шестнадцать. Имя и должность звонившего отмечены в крайнем правом столбце. Сестра Мария Купини. Администратор больницы Святой Чечилии в Пескаре. Как видите, записано пером. Так что не вырубить даже топором».
Роскани кивнул. Он уже ознакомился с документами телефонной компании, содержавшими ту же самую информацию.
Мать Фенти: «Но если женщина, с которой я разговаривала, не была сестрой Купини, то почему же она так назвалась?»
Роскани: «Потому что какому-то человеку, знающему порядки, понадобилось отыскать медицинскую сестру, которая ухаживала бы за беглым священником, отцом Дэниелом Аддисоном. И этой сестрой стала ваша монахиня Елена Восо».
Мать Фенти: «Ispettore capo, если это правда, то где же она? Что с ней случилось?»
Роскани: «Я этого не знаю. Но надеялся узнать от вас».
Мать Фенти: «Мне ничего не известно».
Роскани несколько секунд смотрел на нее, а потом поднялся и шагнул к двери.
Роскани: «Если позволите, преподобная мать, я приглашу еще одного человека, которому стоило бы послушать то, что я скажу».
Роскани открыл дверь и кивнул кому-то, ожидавшему в коридоре. На пороге тут же возник карабинер. А с ним исполненный достоинства седовласый мужчина, по виду ровесник матери Фенти. Одет он был в коричневый костюм с белой рубашкой и галстуком. И, несмотря на все его стремление казаться сильным и невозмутимым, нельзя было не заметить, что он растерян и, пожалуй, даже испуган.
Роскани: «Мать Фенти, это Доменико Восо, отец сестры Елены».
Мать Фенти: «Благодарю вас, ispettore capo, мы знакомы. Buon pomeriggio, signore».[38]
Доменико Восо кивнул в ответ и сел в кресло, которое заботливо подвинул ему карабинер.
Роскани: «Преподобная мать, мы сообщили синьору Восо, в каком положении, по нашему мнению, оказалась его дочь. Она где-то занимается своим делом, заботясь об отце Дэниеле, и мы считаем, что она скорее жертва, чем сообщница. Тем не менее я хочу, чтобы вы оба поняли: ей угрожает чрезвычайно серьезная опасность. Кто-то пытается убить священника и, по всей вероятности, расправится со всеми, кого обнаружит рядом с ним. И этот человек не просто способен сделать такое, но еще и отличается чрезвычайной жестокостью».
Роскани взглянул на Доменико Восо; при этом выражение его лица и язык тела резко изменились: он вдруг превратился в отца, знающего, что он будет чувствовать, если узнает, что за кем-нибудь из его детей охотится Томас Добряк.
Роскани: «Мы не знаем, где находится ваша дочь, синьор Восо, но убийца вполне может это знать. Если вам известно, где она, очень прошу сказать это мне. Ради нее самой…»
Доменико Восо: «Я не знаю, где она. Хотя всем сердцем желаю, и вся наша семья желает знать это». При этом он бросил короткий умоляющий взгляд на мать Фенти.
Мать Фенти: «И я тоже этого не знаю, Доменико. И уже говорила об этом ispettore capo. — Она взглянула на Роскани. — Если мне станет это известно, если хоть кто-то из нас это узнает, мы сообщим вам первому. — С этими словами она поднялась. — Благодарю вас за то, что вы пришли ко мне».
Мать Фенти знала, где находится Елена Восо. А Доменико Восо действительно не знал. Так говорил себе Роскани, когда через двадцать минут сел за стол в комнатушке управления карабинеров в Сиене. А она знала. Но не собиралась раскрывать местонахождение монахини. Нисколько не думая, что разбивает тем самым отцовское сердце.
Несмотря на ласковое поведение и горящий любовью взгляд, настоятельница была в душе очень жесткой и опытной, стреляной птицей, настолько суровой, что могла бы согласиться на гибель Елены Восо ради того, кому она подчиняется. А она кому-то подчинялась, потому что, хотя она и впрямь была видной персоной, на то, чтобы составить и осуществлять столь сложную интригу, ее личного влияния не хватило бы. Мать-настоятельница из Сиены не обладала реальной властью — ни церковной, ни тем более светской.
И хотя у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что безымянный пациент, пролежавший несколько дней в пескарской больнице, был не кем иным, как отцом Дэниелом, он так же твердо знал, что сестра Купини будет придерживаться своей изначальной версии, именно той, которую приготовила для нее мать Фенти. Поскольку в этой части всем заправляла мать Фенти. А уж она-то не отступит со своей позиции. Поэтому он должен был найти путь, как обойти ее, причем чем скорее, тем лучше.
Откинувшись на спинку стула, Роскани отхлебнул холодного кофе. И в этот момент ему открылся путь; может быть, и не совсем путь, но приемлемый, в общем-то, вариант.
111
Джулия Луиза Фелпс чуть заметно улыбнулась мужчине, сидевшему напротив нее в вагоне первого класса, а затем повернулась к окну и погрузилась в созерцание сельских пейзажей, на смену которым вот-вот должны были прийти городские виды. Через несколько миль по сторонам от железнодорожных путей вырастут многоэтажные дома, склады и заводы. Через пятнадцать минут Джулия Фелпс, а если точнее, Томас Добряк окажется в Риме. Там он на такси доедет от вокзала до гостиницы «Мажестик» на виа Венето. И через несколько минут возьмет другое такси. Переправится через Тибр и доедет до «Амалии», пансиона на виа Джерманико, маленького и уютного, к тому же находящегося в весьма удобной близости к Ватикану.
За всю поездку от Белладжио до Рима он столкнулся лишь с одним затруднением — когда пришлось убить молодого модельера, с которым он познакомился на катере и который с легкостью согласился подвезти его на своей машине до Милана, куда направлялся сам. Но непродолжительная ночная автомобильная поездка неожиданно получилась весьма неприятной, поскольку молодой человек принялся шутить насчет бессилия полиции и ее неспособности изловить беглецов. При этом он слишком уж внимательно рассматривал Томаса Добряка, приглядывался к его широкополой шляпе, его одежде, к слишком толстому слою косметики, скрывавшему царапины на щеке, а потом заговорил о том, что кто-нибудь из беглецов вполне мог бы прикинуться женщиной. Скажем, убийца, который все время уходит из-под самого носа у полиции.
В прошлые времена Томас Добряк, скорее всего, постарался бы не обращать внимания на такие штуки. Но не при том состоянии психики, в каком пребывал сейчас. Опасным для него свидетелем модельер не мог стать ни при каких обстоятельствах; все произошло само собой, под действием непреодолимой тяги к убийству, которая возникала в нем при первом же ощущении опасности. И того острого эротического чувства, которое приходило вместе с действием.
Это чувство, прежде очень смутное, практически неощутимое, стало стремительно усиливаться в последние недели, с убийства кардинала-викария Рима, а потом проявлялось со все большими страстью и накалом во время его операций в Пескаре и Белладжио, а потом в пещере. Сколько их там было? Семь мертвяков за несколько часов… Один за другим, один за другим…
А теперь, когда он сидел в поезде, въезжавшем в Рим, ему отчаянно захотелось прибавить к этому числу хотя бы единичку. Его эмоции, все его «я» внезапно обернулись против мужчины, сидевшего в вагоне первого класса напротив него. Мужчина улыбался, пытался слегка заигрывать с соседкой, но не делал абсолютно ничего, в чем можно было бы усмотреть хоть малейшую опасность. Боже мой, с этим надо кончать!