— И полиция тоже предупреждена? — Дэнни резко развернул свое кресло, пересек комнату и уставился гневным взглядом в окно.
Гарри не пошевелился, он стоял на месте, глядя на брата и не зная, что делать дальше.
— Гарри, прошу вас, потом…
Елена взяла Гарри под локоть. Она хотела, чтобы он ушел в одну из спален, лег в кровать и поспал. Он оставался без сна уже более тридцати часов, и она ясно слышала усталость в его голосе, видела во взгляде эмоциональное перенапряжение от событий последних недель и знала, что у него больше не осталось сил. Вернувшись, он сразу же рассказал и о своих звонках Адрианне и Итону, и о встрече с полицейскими. Помощи, которую он надеялся получить, они оказать не смогут. Он рассказал и об угрозах Роскани, и о соглашении, которое ему в конце концов удалось заключить. Рассказал о Геркулесе. И о Томасе Добряке. Но Дэнни, похоже, воспринял лишь ту часть его слов, которую захотел услышать, — что полицейские и прокурор будут ждать их с Марчиано. Как будто кардинал — это какой-то шпион или лазутчик, возвращения которого из вражеского тыла с нетерпением ожидает разведка, чтобы получить сведения о противнике.
— Дэнни… — Гарри высвободил локоть из руки Елены и шагнул к отвернувшемуся от него брату; физическая усталость лишь укрепляла его решимость. — Я понимаю твой гнев и глубоко уважаю твое отношение к кардиналу. Но ради Христа, пошевели мозгами и пойми, что только один Марчиано в состоянии спасти нас от тюрьмы. Если он откажется говорить с полицейскими и с прокурорами, то все мы, — Гарри резко выбросил руку, указав на Елену, — в том числе и Елена, загремим за решетку, причем очень надолго.
Дэнни медленно отвернулся от окна и посмотрел на брата.
— Гарри, кардинал Марчиано не предаст церковь, — спокойно и очень четко проговорил он. — Ни ради тебя, ни ради сестры Елены, ни ради меня, ни даже ради себя самого.
— А как насчет правды?
— Даже ради…
— Возможно, ты ошибаешься.
— Нет.
— В таком случае, Дэнни, я думаю, — голос Гарри прозвучал точно так же, как и голос его брата, — лучше всего будет постараться вытащить его оттуда живым и невредимым, а потом пусть решает сам. Скажет — нет, значит, нет… Разумно?
Дэнни долго молчал, а потом прошептал:
— Разумно…
— Вот и хорошо, — произнес Гарри, и тут усталость окончательно взяла над ним верх. Он повернулся к Елене: — Где я могу лечь?
128
Кардинал Марчиано сидел в кресле с высокой прямой спинкой и словно завороженный смотрел на телевизионный экран, находившийся в пяти футах от него. Звук был все так же выключен. Сейчас по телевизору шла реклама. Двигались анимированные фигурки. Что они призывали покупать, оставалось непонятным.
Около стены лежал тот бархатный мешочек, который принес Палестрина. Его ужасное содержимое подтверждало, если, конечно, нужны были дополнительные подтверждения, что первый министр Ватикана окончательно лишился рассудка. Не в силах не то что прикоснуться к мешочку, но даже взглянуть в ту сторону, Марчиано попытался заставить своих стражей убрать его, но Антон Пилжер попросту остановился в двери и заявил, что вносить в это помещение или выносить из него ничего нельзя, если только нет прямого приказа, а такого приказа ему не давали.
— Так что извините, — добавил он издевательским тоном, вышел и закрыл за собой дверь.
Звук, с которым задвинулся с той стороны массивный засов, до сих пор звучал в ушах Марчиано.
Вдруг в телевизоре появилась занимавшая весь экран карта Китая. На ней были выделены города Уси и Хэфэй; рядом с ними шла надпись:
«22.20 по пекинскому времени: Уси — 1700 умерших.
Хэфэй — 87 553 умерших».
Теперь на экране появился Пекин. Репортер стоял на площади Тяньаньмэнь.
Марчиано взял пульт дистанционного управления. Включил звук.
Репортер говорил по-итальянски. Он сообщил, что ожидается важное правительственное сообщение по поводу бедствий в Хэфэе и Уси. Предполагается, что будет объявлено о немедленном начале работ по полной реконструкции всей системы водоснабжения и энергоснабжения Китая.
Марчиано нащупал пальцем кнопку.
Репортер теперь молча раскрывал рот. Марчиано отложил пульт. Палестрина выиграл. Он выиграл, но все равно будет отравление в третьем городе, погибнут еще тысячи и тысячи людей. Зачем? Зачем?!
Увидев, что происходит, и заранее зная, что последует дальше, Марчиано закрыл глаза. Он вдруг пожалел, что отец Дэниел не погиб при взрыве автобуса; в таком случае ему не пришлось бы узнать, какой ужас повлекли за собой преступная слабость Марчиано и его неспособность противостоять Палестрине. Лучше бы ему умереть тогда, чем быть убитым прихвостнями Фарела здесь, когда он придет искать Марчиано — после того как китайская трагедия уже свершилась.
Отвернувшись от бесчувственно жестокого телеэкрана, Марчиано оглядел комнату. Предвечерний солнечный свет, вливавшийся через стеклянную дверь, манил наружу. Дверь была для кардинала одной из трех спасительных отдушин, помимо молитвы и сна. Через нее он мог смотреть на сады Ватикана и видеть пасторальный мир, исполненный спокойствия и красоты.
Он раздвинул занавески и остановился у двери, не открывая ее, глядя на игру светотеней, которой забавлялся на земле пробивавшийся через кроны деревьев солнечный свет. Постояв минутку, он вернется в комнату, преклонит колени подле кровати и будет молиться, как делал очень часто за последние дни и часы, чтобы Бог ниспослал ему прощение за причастность к творившемуся в далекой стране ужасу.
Уже обратившись мыслями к молитве, он готов был отойти от двери, но вдруг всю красоту, которой он мимолетно любовался, как рукой смахнуло. А то, что явилось ей на смену, потрясло Марчиано до глубины души. Он видел эту сцену, наверное, сотни раз, но никогда еще она не вызывала у него столь глубокого отвращения.
По усыпанной чистым гравием дорожке в его сторону шли двое мужчин. Один из них, одетый в черное, был намного крупнее второго. А тот был заметно старше и носил белое. Первым был Палестрина. Второй, тот, что в белом, — святой отец Джакомо Печчи, Папа Лев XIV.
Палестрина казался очень оживленным. Он что-то непрерывно говорил и жестикулировал, от него прямо-таки исходила энергия. Как будто весь мир был преисполнен радости. А Папа, шедший рядом с ним, как всегда, полностью подчинялся его обаянию и всецело ему доверял. И потому был совершенно неспособен увидеть правду.
Когда эти двое подошли ближе, Марчиано почувствовал, как у него похолодела спина, словно сзади на него подуло ледяным ветром. Лишь сейчас он впервые осознал, кем на самом деле являлся этот уличный мальчишка из Неаполя, как любил говорить о себе Палестрина.
Не просто знаменитый, почитаемый и всеми любимый политик. Не просто человек, поднявшийся до второго по значимости поста в Римско-католической церкви. Не просто глубоко испорченное, безумное, страдающее тяжкой паранойей существо, главный организатор одного из самых страшных преступлений против человечности, какие только знала история. Этот седовласый улыбчивый гигант, прогуливавшийся по залитому солнцем подобию райского сада подле святого отца, очаровывая его своими речами, был самой тьмой, законченным воплощением зла на земле.
129
— Мистер Гарри! — воскликнул Геркулес, когда Гарри открыл дверь квартиры 3-а и Роскани жестом предложил карлику войти.
Совершенно обалдев от неожиданности, Геркулес ввалился на костылях в квартиру, а следом за ним вошли Роскани, Скала и Кастеллетти.
Кастеллетти беззвучно закрыл дверь, повернул ключ в замке и остался у входа, а Скала, бросив быстрый, но пристальный взгляд на Дэнни и Елену, прошелся по всей квартире.
— Веревка, которую вы просили, лежит в коридоре, — сказал Роскани.