Эта картина была изображена на многих стенах обители. Дерево с золотыми апельсинами и обвивший его ствол красный зверь.
– Они сражались день и ночь, – рассказывала Сию. – Наконец Безымянный опалил Клеолинду огнем. Та бросилась под дерево, а увлеченный погоней зверь не сумел поджечь ничего, укрытого его тенью. Клеолинда умирала, и тут дерево подарило ей свой плод. Из последних сил она надкусила его, и тогда мир вокруг озарился светом. Она слышала землю, чувствовала в крови ее тепло, и огонь тоже вдруг стал ей послушен. Снова она сразилась со зверем и вонзила меч меж его чешуй, и Безымянный был наконец усмирен.
Тунува выдохнула. Сколько раз слышала эту легенду, и всегда она трогала душу.
– Клеолинда вернула Галиану Обманщику его меч, чтобы тот не вздумал за ним возвращаться, и изгнала его из Лазии. – Сию говорила все медленней. – Она отреклась от права на трон и удалилась от мира, чтобы хранить апельсиновое дерево, ожидая неизбежного возвращения Безымянного. И мы, одаренные пламенем, ее дети. Мы все еще здесь.
– Надолго ли? – спросила Тунува.
– Навсегда.
Девушка задышала глубже. Тунува, закрыв глаза, против воли вспомнила другую головку, так же лежавшую у нее на плече в давние времена. Эта мысль удерживала ее на месте, пока за ней не пришел Имсурин.
7
День Вверения. Глориан Храустр Беретнет все смотрела на свод балдахина, ожидая, чтобы на нее пролился свет небесного чертога.
Она молилась, чтобы почувствовать в себе готовность к жизни. Хотела, чтобы Святой шепнул ей на ухо, признал в ней свою кровь. Она надеялась, что сможет когда-нибудь потянуться к чужому человеку, своему нареченному, и пожелать, чтобы новая наследница Иниса вздула ей живот.
Короче говоря, все ее ожидания, надежды, молитвы сводились к одному – не так сильно чувствовать себя самозванкой. Только не сбылось: она была измучена еще одной бессонной ночью, по-прежнему думать не хотела о супруге, а если и рада была бы раздуть чем живот, так только добрым ломтем черничного пирога.
Джулиан проснулась с петухами и тихонько вышла одеться. Глориан глубже зарылась в подушки. Еще капельку покоя прежде, чем ее отскоблят и спутают, как гусыню, – только и этой капельки ей не досталось, потому что Хелисента плюхнулась к ней на кровать.
– Пора на свидание с миром. – Она так крепко обняла Глориан, что та улыбнулась. – Как ты себя чувствуешь?
– Все болит.
– Я про Вверение. Вдруг тебя сегодня сговорят?
– Меня с самого дня рождения могли сговорить. – Глориан взглянула на нее. – А для тебя тогда что-то переменилось?
Хелисента задумалась. У нее на венчике был подвешен маленький рубин, сверкал посередине лба.
– Нет, – призналась она. – Я что ни год жду, что вдруг почувствую себя под стать Флорелл или королеве Сабран, если их взгляды не лгут, и перестану бояться, как бы кто-то не проклевал насквозь мое слово. Как будто меня… вбили или залили в форму. Только никак не дождусь.
– Я надеялась услышать другое, – вздохнула Глориан.
– Прости.
В дверь постучали – явилась Флорелл, вся в янтарных украшениях.
– Доброго утра, юные дамы, – бодро поздоровалась она.
За Флорелл вошли Джулиан с Аделой.
– Ох, Глориан! Уже Вверение! Я помню тебя такой крошкой, боялась, не потерять бы тебя в рукаве! А теперь ты глянь, какая высокая и красивая. – Флорелл потрепала Глориан по щеке. – Ну, давай-ка одеваться. Сегодня у нас много дел.
В трех милях от замка Дротвик, в сонном селении Ворхерст закричал петух. Бардольт отворил перед изумленными селянами сундуки и короба – лишь бы не проболтались о его приезде.
Вулф проснулся под грубыми одеялами, в запахе сеновала. Пристроив голову на его мускулистое плечо, спал Трит, рядом похрапывала Эйдаг. Вулф, стараясь их не разбудить, сел и нашарил сапоги. Скрипнули доски под его ногами, и Трит встрепенулся, ресницы у него задрожали.
Выйдя с сеновала, Вулф затянул поясом шерстяную накидку и прошел по палой листве в рощу дубов и золотых буков. Меж ветвей жидким пивом сочился свет, играл со струями ручья, который они перешли, вступая в Ворхерст. Неподалеку весело звонили колокола – возвещали праздник Поздней Осени.