В ее голосе не было приветливости. Лопатка снова начала выписывать круги,
вороша шипящие в масле рисовые зерна.
– Если ты все время будешь готовить сама, шеф-повар будет очень огорчен.
– Неужели?
Канаме встряхнула сковородку и протянула руку к перечнице.
– Знаешь, что я готовлю?
– Что же?
– «Омурису». Японский омлет с рисом. Но здесь нет нормального тайского риса и
самого обычного японского кетчупа. Я перепробовала все, что нашла в кладовке, но
вкус… совсем не тот, к которому я привыкла.
– Какая жалость. Мне бы хотелось попробовать.
– Если хочешь, могу сгонять. В любом токийском супермаркете полно и риса и
кетчупа.
В выпаде недоставало обычного яда. Она говорила устало и меланхолично.
Опустившись на жесткий стул, Леонард проговорил задумчиво:
– Я забыл.
– Вкус омурису?
– Бараньего жаркого… раньше я любил его. И лицо матери, когда она стояла у
плиты – его я тоже не могу вспомнить.
Канаме не ответила, и он продолжал.
– Так устроено время. Оно течет, унося с собой все.
– Хочешь сказать, однажды я все забуду и влюблюсь в тебя?
– Этого я не говорил. Пока.
Леонард улыбнулся.
– Бороться с судьбой бессмысленно. Смирившись, ты однажды почувствуешь
облегчение. Я говорил только об этом.
Глаза Канаме были спокойны и холодны. Подобно зеркальной глади горного озера.
В них не отразилось ничего – словно в стекле. Как будто уверенные слова Леонарда не
вызвали в ней никакого сопротивления. Она просто фиксировала их, бесстрастно,
механически. Принимая к сведению.
– Ты в самом деле так считаешь?
Девушка отвернулась и снова встряхнула сковородку.
Узкая спина. Короткая плиссированная юбка. Облегающая шелковая блузка.
Его взгляд задержался на основании стройной шеи, отягощенной тяжелым пучком
блестящих черных волос, скользнул вниз, к талии, по безупречному амфорному изгибу
бедра.
Я действительно так считаю?
Безусловно.
Именно так.
25
Если сейчас подойти, положить руки ей на плечи, прижать к себе. Оттолкнет ли
она его? Скорее всего – нет.
Но есть ли в этом смысл?
Пожав плечами, Леонард поднялся и шагнул к двери.
– И все равно… – за спиной она проговорила негромко, словно разговаривая сама с
собой. – …Все равно жалко, что ты не смог попробовать настоящий рисовый омлет. Я
хорошо его готовила.
– О да.
Резко повернувшись, Леонард вышел из кухни.
Его гнало вперед какое-то странно чувство – раздражение и непонятное
беспокойство. Подобное тому, которое он ощущал тогда, в школьном дворе.
В коридоре, который вел из столовой к широкому выходу в сад, ему встретилась
девушка в строгом костюме, с ноутбуком в руке. Сабина Левония, одна из его
подчиненных, спешила навстречу. Видимо, только что закончился сеанс связи.
– Он жив, – лаконично доложила Сабина.
Не было нужды переспрашивать, о ком идет речь. Но Леонард Тестаросса все равно
уточнил:
– «Он»?..
– Так точно. Сагара Соске.
26
Ровный шорох волн в отдалении. Грубая кирпичная стена и жесткая койка.
Солнечный луч, пробравшийся в маленькое окошко.
Небольшая каморка в каком-то массивном старом здании.
Все еще плавая в мутном полубреду, Сагара Соске снова задавал себе вопросы –
знать бы, в какой уже по счету раз.
Имя, время, место.
Сейчас он не мог вспомнить ничего, кроме имени. Получив практически
смертельное ранение, но все же уничтожив Кураму, он потерял себя в загаженных
коридорах «Арены» – стадиона в Намшаке. На этом – все. Сколько же времени прошло с
того момента?
Почему он еще жив?
Где он сейчас?
Впрочем, он безошибочно узнал больничную койку. Да, среди ускользающих
обрывков, которые остались с тех моментов, когда его сознание билось, стараясь всплыть
со дна затягивающей трясины беспамятства, фигурировала эта самая койка. Он много раз
выныривал из тумана, чувствуя, что не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, но над
ним кто-то склонялся и новый укол отправлял его в теплое наркотическое забытье.
В этот раз все было более четким.
И первым ясным ощущением стала боль. Грудь, спина, бедро – их медленно и
неотступно грызла тяжелая, неторопливая, надолго расположившаяся боль. Волны
болевых спазмов простреливали тело, заставляя натруженное сердце сжиматься, словно
под уверенной рукой палача. Тупая, ноющая головная боль, как от удара мешком с
песком. Впрочем, он весь был как неподвижно распластанный и неподъемно тяжелый
мешок.
Над койкой висела неизменная капельница, ровно и неустанно точившая дозы
лекарства или физраствора в его вену. К груди тянулись кабели датчиков
электрокардиографа. На столике рядом лежал кислородный баллон и дыхательная маска.
Тело прикрывала тонкая простыня, из-под которой были видны многочисленные бинты.
Здесь и там. Во многих местах.
Правая ступня. Двинулась.
Левая ступня. Работает.
Правая и левая кисти – сжимаются.
По первому результату можно было сказать, что нервы все еще передают сигналы
куда следует. Хотя, возможно, это фантомные ощущения от давно ампутированных
конечностей? Ему приходилось слышать о людях, которые мучились, не в силах
почесаться, чтобы унять зуд в отрезанной ноге.
Стараясь рассмотреть, на месте ли руки и ноги, он с усилием повернул тяжелую
горячую голову. Кроме тумбочки с медицинским оборудованием, стоявшей справа от
койки, в каморке обнаружилась висящая на стене картина.
Широкая панорама, в рамке, длинной не уступающей койке, на которой он лежал.
Странные голубые джунгли, где в туманной дымке виднелись фигуры полуобнаженных
желтокожих людей. Статуи и лики загадочных божеств, беспечно играющие дети и
собаки. Туземки, сгрудившиеся справа в оживленной беседе, и пара, уравновешивающая
композицию слева – безмятежно раскинувшаяся на траве женщина и рядом с ней
мужчина, в отчаянии обхвативший руками голову. Посредине полотна вытянулся в
струнку, словно пытаясь забросить в корзину баскетбольный мяч, стройный юноша в
набедренной повязке.
С полотна отчетливо веяло безысходностью и тоской. Он никогда не видел его
раньше. Почему же оно кажется смутно знакомым?
27
– Знаешь, как называется эта картина?
Соске не видел человека, который произнес эти слова, едва войдя в каморку.
Сосредоточиться.
Стараясь ускользнуть от терзающей его боли, он словно всплывал, всплывал,
всплывал…
– «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем? 1» – так это звучит, – продолжал гость.
Остановившись над койкой, мужчина всмотрелся в лицо Соске. Светлые волосы,
приятные и мягкие черты лица, круглые очки в тонкой оправе.
Мишель Лемон.
– …Так… называется?..
Пересохшее и отвыкшее от работы горло Соске издало едва слышный хрип,
слипшиеся губы с усилием разжались. Но Лемон каким-то чудом понял его и кивнул.
– Да. Реплика, конечно. Это известное полотно.
– Г-гоген?..
На этот раз он сумел выдавить более членораздельные звуки.
– О-о, не ожидал. Оказывается, ты сведущ не только в технике и военном деле.
– Видел… видел в художественном… альбоме.
Соске вдруг со странно теплым чувством вспомнил долгие и головоломные лекции
школьного учителя истории искусств.
– Ах да. Ты ведь тоже учился в старшей школе.
Подтащив поближе обшарпанный деревянный стул, Лемон уселся, устало
согнувшись и опершись локтями о колени.
– Какова… обстановка? – спросил Соске, пристально вглядываясь в знакомое и в то
же время незнакомое лицо.
Отталкиваясь от того, что остался жив, Соске уже мог сделать некоторые