Детская болезнь марксизма
До 13 лет я был марксистом – практически ничем не замутненным марксистом. Впрочем, особенного выбора тогда у меня не было – мой марксизм был определен тем, что жил я в Советском Союзе, который в полном соответствии с самым передовым учением в истории человечества строил счастливое коммунистическое общество. Никто меня не спрашивал, хочу ли я быть марксистом, да и зачем было задавать человеку такие глупые вопросы, когда все ответы на все вопросы были давно получены мудрейшими из мудрых и добрейшими из добрых, портреты которых самым наглядным и убедительным образом висели на школьных стенах, согревая учеников своими проницательными и немного строгими взорами.
Это были портреты тех, которые задолго до нас обо всем подумали и сделали выводы, а нам же осталось эти выводы с глубочайшей благодарностью принять. Да и мыслимо ли спрашивать человека о том, желает ли он принять участие в создании рая на земле, где всё человечество будет счастливо, наконец-то завершив свою предыдущую историю бесконечных горестей и страданий? Конечно же, только сумасшедший откажется, поэтому никто никого и не спрашивал, ибо об очевидном не спрашивают. Да здравствует конец старой человеческой истории – истории мучительных страданий, ужаса и мрака, и начало истории новой – истории сияющего света и будущих радостных свершений человечества, освобожденного от тысячелетних оков самого отвратительного и унизительного рабства эксплуатации человека человеком! Грядет счастье для всех людей земли, и ты удостоен величайшей чести быть в авангарде этого радостного процесса, увлекая освобожденных людей за собой к свету своим героическим примером! Вот об этом и говорили мне люди со школьных портретов, и кем нужно было быть, чтобы остаться равнодушным к их словам?
Логика построения нового прекрасного мира была безупречной и дала первый серьезный сбой, когда мне было 12-13 лет. Я вдруг осознал, что через каких-то 50-60 лет я умру. А если даже и не через 60, а через 1000 лет, то меня всё равно не будет – никакой особой разницы между этими сроками я не ощущал уже тогда. А тогда я почувствовал себя безжалостно приговоренным к небытию, к черной ужасающей пустоте исчезновения всего. Мое существование сводилось к беспомощному ожиданию исполнения неизбежного и заранее известного мне приговора в камере смертников. И какое мне было дело до счастливого будущего, в которое, радостно блея, двигались окружающие меня советские люди и всё остальное человечество под их руководством?
Это была тяжелейшая зима в моей жизни – свалившимся на меня грузом я был буквально придавлен к земле и едва мог переставлять ноги. Попросить о помощи я никого не мог, поскольку прекрасно понимал, что в этой ситуации мне никто не поможет – ибо не способен помочь в принципе. Мудрейшие из мудрых на школьных портретах в своих гениальных научных трудах об этом ничего не говорили. Видимо, они не считали этот самый главный и ужасный для меня вопрос особо важным для нормальных людей, строящих светлое коммунистическое будущее, исполненное межгалактических полетов и радостных улыбок красивых, сильных, умных и бесстрашных людей. Понятно, что даже само возникновение этого вопроса у меня в голове являлось явным признаком постыдного умственного отклонения, которое нужно было всячески утаивать от окружающих. Срам необходимо тщательно скрывать, и я это делал!
Для тех, кто не вполне знаком с основами советской марксистско-коммунистической идеологии, необходимо пояснить, что смертный приговор мне вынесли именно эти самые мудрецы с портретов, поскольку существование Бога, богов, души и всего такого целиком и полностью ими на системной основе отвергалось и подвергалось осмеянию и оплевыванию как зловредные поповские сказки, которые мрачный старый режим придумал и целенаправленно использовал для того, чтобы держать темный народ в рабстве и повиновении. Громогласно декларируемый атеизм был сердцем и душой отрицавшей существование человеческой души системы – всё держалось на атеизме, всё вращалось вокруг атеизма, всё дышало атеизмом, всё приводилось в движение атеизмом. Революция 1917 года была совершена под красным знаменем атеизма, которое продолжало гордо развеваться над СССР вплоть до его распада в 1991 году. Вера в какого-то там бога, сидящего на облаке, считалась как бы оставшейся от старого режима неприличной грязью на сияющих сапогах строителей нового светлого общества, и грязь эту полагалось терпеливо – хотя и не без некоторой брезгливости – счищать. В первые годы после революции эта застарелая вековая грязь энергично счищалась массовыми расстрелами и длительными лагерными сроками, но потом эти меры стали излишними – активное сопротивление реакционных старорежимных элементов ослабло, а затем и практически исчезло, перестав представлять какую бы то ни было опасность для нового строя, основанного на самой передовой науке, а не на смехотворных старушечьих суевериях, затянутых паутиной.