Письменный Борис
День конституции
Борис Письменный
День конституции
- Ты абсолютно неправ, сынок, - сказала мама. - Умный мальчик, а говоришь бессмыслицу. К тому же это скоро совсем отменят. Ты родился, живешь и учишься в России, знаешь только по-русски - значит ты русский. Понятно?
- Спасибочки. Только в школьном журнале написано по-другому.
Зазвонил телефон. Мама сняла трубку, хмурясь, слушала, и сказала Извините, здесь не москательные товары. Какой номер вы набираете?
- Роза, дай трубку, Роза, дай мне сию минуту, умоляю, не клади! - вдруг заметался папа, но мама уже разъединила.
- В чем, собственно, дело, Пиня?
- Эх! Я же просил. Вчера я ошибся номером и, знаешь, что мне сказала одна сволочь? Положи трубку дурак!! Зря повесила Роза, ух, я б им ответил!
Телефон снова ожил. Папа схватил трубку. - Полож...! Открыл рот, слушая.
- О-го-го...- закричал, - Сколько лет! Как раз собирался тебе, думаю, дай позвоню...Откуда? Слышно, как рядом... Не может быть! Конечно, что за вопрос, безо всякого-якова...
Повесил, наконец, трубку. Сказал растерянно:
- Это Шойл. И не из Риги, а здесь. Говорит совсем рядом, сейчас зайдет. Гром с ясного неба.
- Мне только гостей не хватает, - сказала мама. - Не то я на минуточку присела.
Она пошла на кухню.
- Роза, это не гость, а мой двоюродный брат, - сказал папа, - Не виделись сто лет и ты прекрасно знаешь, что он единственный сын тети Рохл, цум-ей-гилайне-йорим...
- А что я говорю? Я что-нибудь сказала? Я просто знаю обычные штучки принесет бутылку кислятины, что в рот не взять, а мне тут - закатывай стол: салаты, закуски, тарелки... А я устала. Могу я когда-нибудь устать!
Пришел Шойл. Принес красивый букет, поцеловал маме руку.
- Шойл, я так рада. Всегда говорю Пине - где Шойл?
- Паршивец! - кричал папа. - Трудно было раньше собраться! Будто нас нет на свете.
- Верно, - добавляла мама, - Забросили и не появляетесь. Котька, поздоровайся с дядей, покажи свой новый альбом.
Тем временем папа разгружал поданную Шойлом сумку, вытаскивал из нее рижский Бальзам, коньяк, конфеты, всякую всячину...
- С ума сошел! - говорил папа. - У нас же все абсолютно есть. Зачем так тратиться - ты что Ротшильд! Или - у тебя какое событие?
- У всех у нас событие, - сказал Шойл. - Симха Тора заходит.
- Фу ты ну ты, - заохал папа, - Конечно, конечно... Мы тут так закрутились - все на свете забудешь.
- Неправда, - поправила мама, - мы прекрасно помним наши советские праздники. Почему мы должны ходить в церковь!
- В синагогу, - сказал Шойл. - Хотя, кто вас знает? Он показал на иконы, мамину гордость, висевшие по сторонам трюмо в прихожей.
- Иконы, на минуточку, ценятся во всем мире, - сказала мама. - Это, прежде всего культура и традиция, каждый образованный человек обязан...
- Я и говорю, - продолжил Шойл, - Симха Тора - старая традиция. Постарше икон будет, верно, Пиня? Хотите, считайте сегодня - День Конституции.
- Котенька, иди погуляй, - сказала мама.
- Не пойду, - сказал Котя из принципа. - Я большой, мне можно...
Ему нравился дядя Шойл - большой, сильный и красиво рыжий. Котя стеснялся своей рыжести и веснушек, а у дядя Шойла они были повсюду, даже на руках и шее, и это было красиво. Вообще, дядя Шойл был похож на канадского хоккейного профессионала Бобби Халла, а не на какого-нибудь еврея, родственника с периферии. В присутствии дяди Шойла даже папа начинал хорохориться, шуметь, хохотать, зажигать папиросу. Вот и сейчас он тормошил маму и делал ей 'козу'. Он заговорщески подмигивал Коте. Он хлопал Шойла по плечу и рвался допить из горлышка бутылку вишневки, которая, чуть початая, стояла себе без дела в серванте третий уж год.
В такие минуты, Коте казалось, что и его собственный папа не очень-то похож на еврея. В свои неполные одиннадцать лет, даже при приличной школьной успеваемости и, как говорили, с врожденной гениальностью по маминой линии и с логическими талантами с папиной стороны, Котя еще не был профессором. Но, в чем-чем, - в способности 'отгадать еврея' он уже был мастак. В этом, того сам не замечая, его чуть ли не ежедневно тренировал сам папа. А уж папа никому не давал себя облапошить, отколошматить или обдурить. Он раскусывал все и вся. Что вы хотите - он нередко выходил из туалета с полностью решенным газетным кроссвордом!
Вот и сейчас, по телевизору шли титры какого-то фильма и папа привычно перечислял: Гишлер, Галицкий, Зискин - одни аиды. Смотри, Шойл, и сам постановщик их - Македонский - не лучше остальных. И не пытайтесь со мной спорить. Шойл, ты помнишь Магедонских, что жили в Брагине, у мельницы?
- Македонский - был великий полководец. - Усмехаясь, сказал Котя знаменитую фразу из фильма Чапаев!
- Не смеши меня, Котя, - сказал папа, - С тем Македонским еще нужно как следует разобраться, а этот жук - стопроцентный.
- Пиня, - воскликнула мама, - Что с тобой! Ты говоришь жуткие вещи.- В самом-то деле, - сказал Шойл, - Зачем считаешь? Все от Авраама.
- Котя! Сию же минуту - гулять! - крикнула мама.
Котя схватил кепку и выбежал на лестницу.
Во дворе ФЗУшник Гусятин ремонтировал свой мопед. Он сидел на кирпичах и промывал детали в машинном масле. Вокруг толпилась малышня -'шестерки',
у каждого в руке - промасляная тряпка. Они соревновались, кто из них вытрет порученную детальку лучше всех.
- За показ деньги плотят, - сказал Гусятин Коте. - Бери концы, наяривай.
Котя взял тряпку и натер колпачок до металлического блеска.
Постепенно Гусятин доверил ему окунание деталей в черное масло, а сам сидел, курил и плевал в пестрый плакат на меткость и на расстояние. Плакат висел на стене котельной и призывал - 'Превратим Москву в образцовый коммунистический город'. Гусятин доплюнул до Кремля на плакате и теперь старался достать до дверей управдома, туда, где девчонки играли в 'эники-беники-ели-вареники'.