Бо́рис Саленко приехал в Москву двадцать лет назад, как сейчас Ник, в точности, вплоть до подробностей – на пару дней, заменить выбывшего репортера. Правда, тот не прятался от властей, а, скорее, мимо них промазал. Вместо того чтобы идти в Кремль на прием к легендарному Путину – ушел в запой. Чисто московская история: влюбился, подрался, надрался. Здесь это часто бывало с заезжими журналистами, черт знает почему, их уже начали конкретно предупреждать. Так сказать, в наследство Бо́рису достался оператор Гоша Васильев, тогда еще без бороды, но уже здоровый, как медведь.
Саленко тоже с ходу влюбился – в Москву – и накрепко застрял в ней, заявив, что наконец-то отыскал место, где не скучно жить. Справедливости ради, Бо́рис успел к своим двадцати пяти годам повидать много занимательных и увлекательных мест, но их нескучность выражалась по большей части в том, что там убивали. Это рано или поздно надоедает. А Москва была едва ли не самым безопасным мегаполисом планеты, и там шла постоянная, как ее называли русские, «движуха». Бо́рис вписался в движуху как нельзя лучше. Через год его уже знали все и он знал всех. Острый на язык, чертовски обаятельный, очевидно честный и столь же очевидно желающий России только добра, репортер GINN превратился в «нашего американца», которому позволяли очень многое и прощали, когда его заносило. Потому что человек прибыл из другого мира и наших реалий не понимает, но мы ему сейчас объясним.
Саленко сразу понял, насколько это ему выгодно, принял такие правила игры, и беспардонно ими пользовался. Ему не приходилось кривить душой, разыгрывая простака, он и был им, парнем из-за океана, искушенным во всякой пиндосской фигне, а в российской специфике простодушным иногда до наивности. Бывало, над Бо́рисом посмеивались, но через два раза на третий, а то и чаще, пресловутая специфика оказывалась-таки русской фигней, которая достала местных до печенок. И не было лучше способа, чем откровенный разговор с «нашим американцем», чтобы, как говорится, заострить внимание на проблеме.
Ему не только отвечали на трудные вопросы, но и разрешали в принципе их задавать. С ним охотно дискутировали, разъясняя на пальцах вещи, которые отчего-то раньше забывали растолковать собственному народу, хотя тот не отказался бы. Саленко стал для россиян зеркалом, отражающим их проблемы под новым углом. Он оказался нужен здесь. Его полюбили. Его охотно звали выступать в российские программы и не раз хотели перекупить, а Бо́рис мягко, но непреклонно объяснял: спасибо, ребята, что вы так меня цените, только поймите, я полезен России именно в роли сотрудника GINN. Если я репортер независимой компании, то люди могут посылать меня подальше, опровергать мои слова, подавать в суд на мои сюжеты – это нормально, работа такая, да и сам я не истина в последней инстанции, – но никакой редактор не будет намекать мне даже шепотом, что надо снимать, а чего лучше не заметить.
Естественно, персональная харизма Саленко отразилась на популярности GINN в России; раньше тут его смотрели и ценили единицы; фактически Бо́рис затащил этот канал сюда на своем горбу. Стиль канала понравился русским, идеология тоже, и была даже попытка создать «рашен Джинн», тупо его скопировав. Провалилась она из-за упорного нежелания местной аудитории поддерживать рублем что угодно, хотя бы отдаленно похожее на старое доброе эфирное телевидение, пусть оно и сто раз независимое, и совсем почти без рекламы, и все из себя за трудовой народ. Хотя именно такой формат вещания, как традиционный канал с заранее структурированной подачей, русские предпочитали и охотно смотрели. Просто не собирались за него платить.
Бо́риса это скорее устраивало. Хорошо быть уникальным.
Вскоре он заговорил с московским акцентом, да так чисто, словно тут родился. Много ездил по России и действительно пару раз удостоился тумаков от нетрезвых патриотов, – так, слегка, для профилактики, чтобы знал, сволочь, как провинция любит зажравшихся москвичей, выпивших из страны все соки. Трудно работать в кадре с битой мордой, но сам факт того, что его принимают за русского, да еще и жителя столицы, привел Бо́риса в восторг. Он даже женился на радостях.
Лет десять ему жилось в России прекрасно. Он был звездой, жена совсем не мешала работать, и дети красивые получились.