Я встряхнул Петра Игнатьевича как куклу.
- Петр Игнатьевич, - зашипел я, - это же капитуляция! Перед Америкой, перед тем, что мы... вы были. Вы не видите, что сытая жизнь - это лишь приманка? Нас сомнут, нас переварят, нас выбросят. Год, два, пять, и нас станет можно брать голыми руками. Нас уже можно брать!
- Я вижу, - сдавленно ответил Петр Игнатьевич. - Но это не капитуляция, Костя, это уход в подполье. В партизаны.
Я рассмеялся и опустил руки.
- Петр Игнатьевич!
Мне стало горько.
Я увидел вдруг худого старика, глядящего на меня испуганными глазами. Он искренне не понимал, что подполье и партизаны находятся только в его голове.
- Костя...
- Люди должны помнить! - решительно сказал я.
- Костя, в жизни России были сложные моменты, жуткие, трагические, но она всегда находила силы для возрождения. Не торопись. Я думаю, у страны все еще впереди. Поэтому и предлагаю...
- Вы надеетесь на чудо? - спросил я.
Петр Игнатьевич пожал плечами.
- В том числе, Костя, в том числе. Был такой русский немец, Христофор Миних. Он сказал, что Россия, должно быть, управляется самим Господом, иначе не понятно, как она существует.
- Ну, да, надейтесь!
Я поднялся, выскочил в прихожую, но, надевая куртку, не смог не вернуться.
- Петр Игнатьевич, не дадите мне на время ваш календарь?
Ни Сане, ни Семке, ни Лехе, ни, тем более, Игорю я ничего говорить не стал.
Пришел домой и заперся в своей комнате. Благо, у меня там стояли и компьютер, и сканер с принтером.
Отец постучал, побрякал кулаком в дверь, увещевая, извиняясь за прошлое, говоря, что я тоже не прав и должен его понять, но скоро отстал. Наверное, вспомнил, что у меня болезнь личностного роста.
Я выложил календарь из кармана куртки.
Толстенький. Чуть разлохмаченный. С оторванным листками за первое и второе января. Все же было удивительно, что Петр Игнатьевич мне его так быстро и легко отдал. Быть может, хотел чтобы я оставил его в покое?
Страницы зашелестели под пальцами.
Катались на лыжах дети, чередовались портреты, ноты, рисунки природы, зданий, людей, красные даты объявляли то день печати, то день работника торговли, обороты рассказывали о композиторах, о происхождении слов, о загадках земли и о революции. О войне же в календаре было чудовищно мало.
Тридцать лет со дня гибели Вали Котика (установлен памятник у ВДНХ). Несколько заметок из военной энциклопедии юнармейца. Двадцать второе июня. Девятое мая.
На одну карточку с трудом.
От разочарования захотелось разодрать листки в клочья и выбросить их в окно. Люди ничего не помнили уже тогда! Уже тогда им было не интересно.
Но разве так может быть?
Я перелистал календарь во второй раз, а затем в третий. Хорошо, подумалось мне, пусть. Пусть я мало что знаю. Значит, буду писать то, что есть.
Люди должны знать.
Конечно, у большинства это, скорее всего, не вызовет даже любопытства. Кто-то, прочитав, пожмет плечами, кто-то, наверное, нахмурится, думая, что я наврал в датах и наврал в смысле, но если хотя бы один из десяти...
Я усмехнулся, вспомнив слова Петра Игнатьевича.
Возможно, я тоже надеюсь на чудо. Но случаются же чудеса! Я просто не могу уже по другому. Память выедает меня изнутри.
Миллионы мертвецов стоят и ждут, когда кто-то о них вспомнит.
Я написал: "Великая Отечественная Война. 22 июня 1941 года - вероломное нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. 9 мая 1945 года - взятие Берлина, разгром гитлеровской Германии войсками Красной Армии. Цена была велика, но мы победили! Мы!"
- Сынок, ужинать будешь? - спросила из-за двери мать.
Я с трудом протолкнул ком, возникший в горле.
- Да, мам, через пять минут.
- Тогда я накладываю.
Принтер, стрекоча, выдал первый десяток карточек. Я сделал их красными, а текст черным. Еще хотел с левого краю наложить полупрозрачное изображение солдата, только помещать американских морпехов или ООНовских "касок" мне показалось глупым. А других рисунков и фото в сети не было.
Все вычистили.
- Костик!
- Да, - сказал я.
Карточки получились слишком яркими, глаз за них цеплялся. Я подумал, что акцию по расклейке начну с начала мая. Наверное, не успеют поймать до праздника. И да, придется поколесить по городу.
- А вот и наш затворник! - обрадовался отец, когда я зашел на кухню.
- Привет, пап, - сказал я.
- Сейчас будет "Опасный детектив", - отец показал глазами на телевизор. - Тебе вроде раньше нравилось.
- Ну, ничего сериал.
- Умеют американцы, что ни говори. Это мы - косорукие. Что ни снимем, все какую-то хрень малопонятную. Взять даже эту... последнюю...
Он защелкал пальцами, пытаясь вспомнить.
- Пап, - сказал я, - а ты разве плохой оператор?
- А причем здесь я? - удивился отец.
- Ну, ты же всех в косорукие записал.
- Э-э, нет! - Отец принял от матери тарелку с макаронами и поджаристой котлетой сверху. - Киношников сам бог велел такими называть. А я что? Я свою работу хорошо делаю.
- Но раньше, наверное, были фильмы?
Отец озадаченно нахмурился.
- Раньше? Это еще в ту эпоху? В советскую? - Он потянулся за планшетом. - Сейчас проверим. Мне даже самому интересно.
Я подсел к нему.
- Вы есть будете? - сердито спросила мать, обернувшись от плиты. - А то остынет, я вам такой фильм покажу!
- Ужасы? - поинтересовался я.
- Боевик!
Она поставила передо мной тарелку и вручила вилку.
- Лена, ты это... не шебурши, - сказал отец. - Мы свое не упустим. Мы вот сейчас поисковый запрос...
Он набрал одним пальцем по всплывшей клавиатуре: "фильмы советские".
Строчка мигнула, но ни одной ссылки под ней не появилось. Отец, не сдаваясь, поменял запрос на "советское кино".
Я замер, надеясь, что сеть выловит хоть что-то, но надеялся зря. Отец посмотрел на меня.
- Погоди, - сказал он, - я же помню, мне еще шестнадцати не было. Мы смотрели на старой видеокассете... Лен, ты помнишь?
- Нет, - отрезала мать, - не помню, ты тогда с Танькой Перовской женихался, вот ее и спрашивай!
- Да где теперь Танька? - Отец почесал лоб. - Там точно про пиратов было, они корабль захватили...
Он набрал на планшете: "старый фильм про пиратов". Выскочило за миллион ссылок, но большей частью англоязычных. Отец ткнул в одну, в другую, скривился, рассматривая постер с Джеком-Воробьем.
- Может, не оцифровали еще? - предположил он. - Там, знаешь, качество в то время хреновое было.
- И никто не выложил? - спросил я. - Никто-никто?
- Так банят, наверное, чтоб не нарушали авторские права.
- Пап, ты-то сам в это веришь?
Отец как-то вдруг ощутимо ссутулился, оплыл, подобрал вилку.
- Давай есть, сын. Хотя... - он вздохнул. - Тот фильм я бы еще глянул.
В первую расклейку, честно, адреналин у меня зашкаливал.
Тридцать карточек в правом кармане куртки, цилиндрик клея - в левом. Жутко хотелось спрятать лицо за темными очками, но я вовремя сообразил, что уж это-то будет подозрительно в первую очередь. Ничего, ограничился кепкой с длинным козырьком.
Матери я наврал, что решил сходить до колледжа пешком. Кажется, я краснел и запинался, но мать восприняла мой заскок спокойно.
Чем бы дитя не тешилось...
Возможно, она подумала, что я таким образом скрываю от нее свои ухаживания за одной из колледжских девчонок.
Кажется, в ее время еще не было откровенных уроков сексуального воспитания по вторникам и четвергам под девизом "Секс - это весело и безопасно!", где парней и девчонок, раздав презервативы, парами распихивают по кабинкам.