Лейтенант Кальес вступил на главную, очень узкую улицу селения, где находился рыбный рынок, и в нос ему ударило запахом рыбы, которым провоняла вся деревня; лейтенант, почувствовав тошноту, зажал нос и стал дышать ртом.
На улице располагалось три бара, одни рыбаки входили в них, другие выходили. Несколько недель назад Кальес установил на этой улице одностороннее движение. В дальнем, узком, как ущелье, конце ее лейтенант увидел спину своего сержанта, тоже направлявшегося в полицейский участок.
Большой американский автомобиль последней марки, который, Кальес знал, был по карману только крупному спекулянту, свернул на улицу и поехал в запрещенном направлении. Машина обогнала сержанта и, осторожно сигналя, приближалась к лейтенанту. Шофер вел машину очень медленно. Возле рынка еще пришлось притормозить, пока сдвигали в сторону ларек, освобождая дорогу Торговки рыбой вели себя очень вежливо, они смеялись и махали тем, кто сидел в машине. Когда машина подъехала к Кальесу, он преградил ей путь.
— Вам известно, что на этой улице движение одностороннее?
За рулем сидел шофер в зеленой ливрее, на заднем сиденье — хорошенькая светловолосая особа, без сомнения шикарная кокотка из Барселоны. Женщина, голову которой украшала смешная черная шляпка, улыбнулась лейтенанту. Шофер сделал удивленное лицо.
— Извините, сеньор, в другой раз не ошибусь.
— Задний ход, — приказал Кальес.
Шофер обернулся к женщине, которая продолжала улыбаться.
— Трудновато, начальник. Едешь прямо впритык к домам.
— Задний ход, — повторил Кальес.
— До самого конца?
— До самого конца, — сказал Кальес.
Красотка всплеснула руками и закатила глаза. Ее Кальес не знал, но он знал машину. Она принадлежала веселому разбитному плуту, которого все попросту называли Альфонсо. Лейтенант смотрел, как автомобиль с трудом пятился по улочке, шины взвизгивали, задевая край тротуара. Понадобилось десять минут, чтобы проехать сто метров, и Кальес неотступно шел за машиной следом.
Затем лейтенант сразу же направился в полицейский участок и вызвал к себе в кабинет сержанта.
Сержант явился и стал навытяжку перед сидевшим за столом начальником. Сержант был человек средних лет, с рыхлым невыразительным лицом и близорукими глазами; на шее у него грязным пластырем был залеплен нарыв.
—: Вольно, — сказал Кальес. — Я вызвал тебя, чтобы с твоей помощью кое-что вспомнить. Что произошло на той неделе, когда тележка угольщика въехала на улицу с односторонним движением не с того конца?
— Простите за выражение, сеньор, мы ему пересчитали ребра!
— Вот как!
— Он не мог заплатить штраф, — сказал сержант, облизывая губы; ему не нравилось выражение глаз Кальеса.
— Почему же сейчас ты дал проехать этому автомобилю?
— Я не успел задержать его, сеньор, он уже пол-улицы проехал.
— Ты должен был заставить его вернуться, — сказал Кальес. — Впредь так и делай. Шофера же этой машины, если он еще раз нарушит правила, ты арестуешь!
— Слушаюсь, сеньор.
— Постой! Я еще хочу поговорить с тобой насчет портовых правил. Сегодня я видел на одном из баркасов постороннего человека. Разве приказ о том, что на баркасах могут находиться лишь зарегистрированные члены экипажа, отменен?
— Официально нет, сеньор.
— Так вот, отныне все постановления, пока их официально не отменят, будут выполняться. Я наведу среди этой публики порядок.
Сержант про себя вздохнул.
— Приезжающих на лето это тоже касается, сеньор?
— Это касается всех.
Махнув рукой, Кальес разрешил сержанту идти, но тут же вернул его.
— Что это? — Он только сейчас заметил у себя на столе большой нескладный сверток в оберточной бумаге. Кальес надорвал с одного конца бумагу, и оба увидели бурый мех какого-то зверя.
— Это заяц, сеньор. Наверное, подарок Мартинеса с пробковой фабрики.
— Забери его отсюда и закопай, — приказал Кальес.
Глава X
Молина приехал на следующий день автобусом, прибывающим в два тридцать. От Перпиньяна до Хероны он ехал поездом в вагоне второго класса и в Хероне на час задержался — надо было купить кое-какие детали, чтобы переделать портативный приемник в передатчик. На Молине был французский костюм, в кармане у него лежал французский паспорт, и по-испански он говорил с французским акцентом, слегка картавя. И не удивительно — ведь он жил во Франции с тех самых пор, как восемнадцати лет попал туда вместе с лавиной отчаявшихся, голодных, перепуганных насмерть беженцев, хлынувших через восточные отроги Пиренеев. И вот теперь, когда Молина стал почти французом, жизнь преждевременно превратила его в пожилого человека, злорадно коснувшись волшебной палочкой, и он как-то вдруг сразу высох и посмуглел — ни дать ни взять погонщик мулов, какого можно повстречать в любой испанской деревушке. Испанец с головы до ног!